Сочно точно

— Наверное, в глубине души каждый из вас мечтает быть солистом… Правда, когда я задала такой вопрос одной из ваших коллег, она мне убедительно доказала, что для игры в оркестре требуется больше мастерства, чем для сольного исполнения. Ведь тут надо слышать не только себя, но и десятки других партий. А у вас какое мнение на этот счет?

— Само слово «оркестр» подразумевает совместное исполнительство. Из этого вытекают соответствующие сложности: чувство ансамбля, чувство ритма должны быть развиты особенно. Со стороны может показаться: ну, что там тебе играть-то? Десяток тактов на 12-й минуте! Однако одним своим неверным движением ты можешь испортить ВСЁ. Например, просчитаешься в паузах и вступишь на полтакта позже – но ведь твой коллега тоже считал эти паузы, и он-то не ошибся. И начинается какофония. Выровнять всё потом бывает очень трудно. Или вот такой прием, часто используемый симфоническими композиторами, – поочередное соло разных инструментов. Нередко замечал: если какая-то группа отыграла сольную тему не очень удачно – начинается «цепная реакция». Грубо говоря, облажались трубачи – за ними всё хуже и хуже идет и у струнных, и у гобоя, кларнета, флейты… Поэтому ты всегда должен быть предельно точен. Малейшая твоя ошибка может спровоцировать лавину неудач.

Зато есть и обратная сторона. Бывает, придешь на репетицию не в настроении – всё так уныло, мрачно… А тут оркестр начинает сыгровку — и ты поневоле заражаешься общим энтузиазмом. Я не могу этого объяснить, но общее движение оркестра – оно словно подпитывает тебя энергией, заряжает эмоциями, придает нужный тонус.

— Труба – такой дикий инструмент, на мой вкус. Визгливый, резкий… Почему вы ее выбрали?

— Да вы что?! Вы, наверное, настоящих трубачей не знаете. Записи Тимофея Докшицера, например, послушайте – всё поймете. Труба прекрасна. У нее звук такой яркий, блестящий, мощный. Не случайно в симфонических произведениях партию труб включают в самых патетических местах. Или в драматических. Или в тутти (исполнение разделов, отдельных эпизодов музыкального произведения всем составом оркестра или хора. – Прим. ред.). Но она и мягкой может быть, сочной, томной – разве вам никогда не доводилось замирать при звуках духового оркестра?

А почему я ее выбрал… Да случайно, наверное. Меня в детстве, чтобы по улицам не болтался, мама в музыкальную школу отдала. Сестра у меня там по классу скрипки училась. Ну, и я на скрипку пошел. Позанимался немного и бросил. Не по моему темпераменту оказался инструмент. Мне что-то более динамичное надо было, буйное. Оказалось, это – труба.

— А освоить трубу в совершенстве трудно?

— Вот считайте. Четыре года я проучился в музыкальной школе, еще четыре – в музыкальном училище. Потом пять лет консерватории (я окончил Новосибирскую, играл в оркестре Каца…). В Кемерово перебрался, когда узнал, что здесь симфонический оркестр создается. Полагаю, главным мотивом был мой местечковый патриотизм: хотелось на родину. Хотелось участвовать с нуля в интересном деле…

— И вот уже почти 30 лет вы – музыкант областного симфонического оркестра. Такой солидный опыт скуки не навевает?

— Знаете, музыка – это как спорт: надо всегда быть в форме. Я занимаюсь ежедневно, практически без выходных. Если нет репетиции – индивидуальные занятия не менее, чем полтора-два часа в день. Раньше больше было – и по три, и по четыре часа. Сейчас уже здоровье не то.

— А трубачу нужно отменное здоровье?

— Конечно! Я же говорю – это как спорт. Крепкое дыхание должно быть, мощный амбушюр (так называется аппарат, участвующий в звукоизвлечении: губы, лицевые мышцы, язык, гортань). Иногда после концерта чувствуешь такое изнеможение, как будто поле перепахал… Или сыграл свое соло (несколько секунд!) – а сердце, кажется, вот-вот из груди выскочит. Труба, я же говорю, это зачастую кульминационные моменты произведения…

— Мне кажется, у духовиков, как ни у каких других музыкантов, особая связь с инструментом. Вы себя всего лишь продолжением трубы не чувствуете?

— А без этого невозможно! Труба ведь не рояль; конечно, мы – единое целое. Если посадить за ширму четырех разных трубачей, дать им один и тот же инструмент и заставить сыграть одну и ту же мелодию – вы услышите четыре разных голоса. Исполнение на трубе индивидуально, как твой личный тембр, как интонация, как отпечатки пальцев.

— И вам никогда не хотелось попробовать себя в игре на каком-то другом инструменте? Изменить трубе?

— Изменить ей невозможно. И потом, я считаю, надо хорошо делать то дело, для которого предназначен. Не следует распыляться. Быть «многостаночником»? Нет, это не для меня. Для меня – как в том анекдоте: «Ты сыграл всего три ноты?» – «Да, но каких!»

— А репертуар? Его подбирает дирижер, но ведь у вас, наверное, тоже есть свои неосуществленные мечты?

— Поскольку я пережил в оркестре нескольких дирижеров, мне есть с чем сравнивать. Маэстро Тао очень ценю за то, что он расширил наш репертуар. Мы труднейшего Малера с ним освоили, Бартока, Карла Орфа. На мой юбилей оркестр специально подготовил Концерт для трубы с оркестром Арутюняна. Вообще симфонической музыки для трубы не так мало. Например, тот же Гершвин, «Голубая рапсодия», концерты Гайдна, Гедике… В «Шехерезаде» Римского-Корсакова большая партия труб…

А что мне хотелось бы сыграть из неисполненного? Увертюру к «Дон-Жуану» Рихарда Штрауса (там технически очень интересно трубы использованы). «Историю солдата» Стравинского. «Поэму экстаза» Скрябина.

— Вы любите трудности?

— Знаете, чтобы выдать результат хотя бы на 90 процентов, надо заниматься на 150. Есть композиторы, которые вообще не щадят музыкантов. Прокофьев из таких. Когда его однажды спросили, почему у него такие сложные партии трубы, можно ведь все то же самое сделать удобнее для исполнителя, он ответил: «А мне нравится, когда трубачи краснеют от натуги». Наверное, его в детстве какой-нибудь трубач сильно поколотил, вот он и мстил нашему брату всю жизнь…

А вообще у меня есть сборник «Оркестровые трудности трубача». Я регулярно к этим нотам обращаюсь, чтобы держать себя в форме. Чтобы сыграть то, о чем мечтаешь, надо быть к мечте готовым.

— Я знаю, что вы – родоначальник музыкальной династии. И сами вышли из музыкальной семьи?

— Нет, мама у меня была парторгом на заводе, отец – слесарь, так что никакой особой любви к симфонической музыке в детстве мне не прививали. Это  уже плоды образования. А жена – да, музыкант, пианистка, преподает в музыкальном колледже. Дочь Полина учится в Новосибирской консерватории (вот как раз сейчас на конкурсе играет, волнуюсь за нее). Еще есть сын.

— Тоже музыкант?

— Нет, наш мальчик – инвалид, серьезная родовая травма.

— Простите, пожалуйста.

— Да нет, никакого секрета в этом нет. Мы приспособились, живем, справляемся. Где-то я забегу, накормлю его, пообщаюсь, где-то жена… Артистический график – репетиции, занятия, концерты – позволяет обходиться без посторонней помощи.

— Обычно, когда разговариваешь с музыкантами-исполнителями, многие сетуют на качество российских инструментов. А хорошую трубу трудно достать? Кстати, сколько она стоит? Сколько служит?

— Цены разные. Для профессионального исполнения – где-то порядка двух тысяч долларов. По правилам, срок жизни трубы в симфоническом оркестре – 5-8 лет. Но я, например, на моей предыдущей 21 сезон отыграл. Сейчас у меня новая, третий год ей.

— А от чего ее голос зависит?

— От сплава, от фирмы-изготовителя, от того, на какую высоту ее крон настроен… Ну, и от музыканта, конечно!