Наша экспедиция: с «Кузбассом» по Кузбассу. Красавица Томь

              (Продолжение. Начало в № за 14 и 17 июля)

Про экологию реки

Мы идём-плывём-едем по старой речной лоции. Год её рождения, по-видимому, 1918-й – в это время начались гидрологические наблюдения за рекой. Работа над лоцией (промеры глубин, замеры течения, нанесение на карту очертаний берегов и островов с подробным их описанием, обозначение притоков и даже родников) – прошу отметить, несмотря на гражданскую войну, колчаковский террор и последующую экономическую разруху, усугубленную политическим разбродом, – продолжалась в течение трёх с лишним, почти четырёх лет и была завершена вполне успешно.

Снимем шляпу перед учёными людьми университетского города Томска.

Там, кстати сказать, учился сам Геннадий Юров, первым воспевший эту реку в книге «Труженица Томь», – на историко-филологическом факультете. А также наш капитан Егор (на радиофизическом) и я (филфак). Остальные получали образование в разных далёких от Томска вузах типа МГУ, УрГУ и КемГУ.

Но к делу. То есть к лоции.

В неё постоянно вносились поправки и изменения – река менялась отчасти естественным путём, отчасти из-за привнесённых извне причин, например, из-за интенсивной добычи гравия, приведшей к её резкому, почти катастрофическому обмелению. Ну, и открытая добыча угля сказалась – всякая карьерная (да и шахтовая тоже) выработка перерезает водоносные слои и работает как декомпрессионная воронка, впитывая в себя содержимое окрестных (сразу же становящихся бывшими) водоёмов: тут и исчезнувшие малые реки, и ручьи, и болота с озёрами, и родники, которые раньше питали Томь.

Счёт исчезнувшим малым, конечно, ведётся, только лучше б не вёлся, это ж одно расстройство – в пассиве их уж несколько сотен.

Добавим сюда вырубленный лес, сохранявший дождевую и снежную влагу. Сегодня на площади томского водосбора практически нет лесозаготовки – всё давно попилено и ушло на стройки и в шахты – крепью, однорезкой, плахой, затяжкой. И томская вода вследствие всех изложенных здесь причин почти мгновенно, в пару недель, убегает половодьем в Обь.

Это серьёзный минус по сравнению с временами «Труженицы Томи», когда ледоход, по словам Юрова,

неспешно продолжался полмесяца, а вода была высокой даже в августовскую межень и по ней ходили грузовые пароходы и сновали пассажирские теплоходики на всём протяжении – от Томска до Новокузнецка. Нынче ж в маловодье можно запросто выскочить на мель, идя по фарватеру на моторной лодке. И даже на таком судне с мизерной осадкой, как наш рафт, мы, вообще-то в максимальную июньскую воду, придерживаясь судового хода, то и дело наезжаем на мели и судно тоскливо ноет, скребясь о галечное дно.

Лоция, даже с поправками, устарела и не используется для навигации, потому что и навигации-то никакой нет.

Но устарела не только поэтому. Вот мы устремляемся по обозначенному в лоции судовому ходу левой протокой напротив бывшего села Богданова. Но протока стала мелким перекатом.

И так постоянно. Томь там и сям намывает новые отмели, а старые растаскивает по островам. Некоторые протоки практически закрыты и превратились в курьюшки – лишь тонкая ниточка осторожного водотока ещё соединяет их с основным руслом. А иные острова, наоборот, разбило свежими протоками.

Однако это вполне нормально и даже радостно. Река – древний, но притом постоянно растущий и меняющийся организм, он живёт своей жизнью, приспосабливаясь к новым условиям и новые условия приспосабливая-перерабатывая-переиначивая под себя.

Новые условия, повторяю, как правило, создаются искусственно. Вот мы проходим мимо деревни Ерунаково. Где-то за близким лесом гудит тяжкой техникой угольный карьер и в реку втекает грязный ручей, явно берущий начало в испохабленном технологической дорогой роднике. А ниже по течению начинаются бывшие вырубки – здесь предполагалось ложе Крапивинского водохранилища и всё убиралось заподлицо вплоть до кустов смородины. Я помню, как мы проходили Нижнюю Терсь в 1989 году – её дельта была выкошена ровным-ровно, словно английский газон. Второй раз по той же реке мы прошли в 1998 году – на устье выросли тальники, в них поселились зимородки и другой птичий народ и стало почти хорошо. Только болотина дельты, которую раньше держал лес, въехала в реку на добрую сотню метров.

Ниже по берегам новая древесная поросль, появившаяся на местах вырубки, даже цветом отличается от темнохвойной тайги, которая выше по горе: берег когда-то будто подстригли «под бокс», а теперь он безобразно зарос – где тальником, где густой осиной, где берёзой.

Берёзой, желтеющей уже в июне. А черноствольных осокорей вообще нет. Уничтожены. Последние мы видели в Славине.

Крапивинский гидроузел – позднесоветская, гигантская, по масштабам Кузбасса, стройка. Вокруг неё было множество споров. В них принимал непосредственное участие и Геннадий Юров.

Неохота повторяться, углубляясь в былые дебаты. Стройку прикрыли и, наверное, сделали правильно, потому что она уничтожила бы реку. Ту самую, по которой мы где с песнями, где в спорах, где в рассказах Егора о водницких приключениях подходим к устью рыбнейшей реки Бунгарап, здесь водится даже «золотая рыбка» Сибири – линь, фиолетовопёрый любитель чистой воды.

Топоним Бунгарап, как считает автор словаря «Тайны имён земли Кузнецкой» Владимир Шабалин, восходит к кетскому «бунгур», что значит «мутный». Только речная муть бывает разной. В Бунгарапе муть – естественная, это, собственно говоря, и не муть вовсе, а цвет воды, окрашенной грунтом, в котором она проложила себе русло. Этот грунт – лёссовидные суглинки, придающие воде приятный рыжеватый цвет. Я бы его назвал буланым – по лошадиной масти, люблю лошадей.

У Бунгарапа, закрытого (как, впрочем, все устья томских притоков) островной системой, мы становимся на ночь.

Спим под щёлканье соловьёв и возню неведомого зверюги, ломающего сучья в береговой чаще, – может, это лось пробирался на водопой или росомаха шарила по птичьим кладкам, а то молодой медвежонок вышел полюбопытствовать, что делают незнакомцы на его земле…

(окончание следует).

Василий ПОПОК.

Фото Юрия Дьяконова.