Серебряный век Кузбасса

Отечественные записки 

Продолжение

Начало 

Большую часть серебра и золота Сибири в XVIII веке давал Змеиногорский рудник. Здешние руды отличались исключительным богатством: Змеевку сравнивали с перуанским Потоси, который давал Испании большую часть прибыли американских колоний. Но добыча здесь стала снижаться уже в 1770-х: шахты были все глубже, а руды все беднее. На первый план вышел Салаирский рудник, который уже в начале XIX века стал самым мощным в Сибири; при этом серебро здесь добывали гораздо дольше, чем на Змеевке. Уже в 1782 году началась проходка первых шахт и штолен. В 1795 году в Салаире трудились 760 рабочих.

Гавриловский сереброплавильный завод, запущенный в мае 1795 года, был назван в честь начальника Колыванских заводов Гавриила Качки. Здесь выплавляли полуфабрикат, так называемый штейн, из относительно бедных руд (богатые руды везли на другие заводы Алтая, где и добавляли в печи для ускорения плавки, поскольку салаирские руды отличались легкоплавкостью). Штейн также отправляли на Барнаульский завод, где из него извлекали серебро. Всего из 200 тысяч пудов руды, ежегодно потребляемых Гавриловским заводом, получалось от 30 до 48 пудов серебра.

Весной 1811 года управляющий Салаирским краем Поликарп Залесов получил задание подготовить проект второго сереброплавильного завода, но из-за войны с Наполеоном строительство его затянулось. Завод на речке Бачат был пущен в ноябре 1816 года и назван Гурьевским – в честь управляющего императорским кабинетом и министра финансов Дмитрия Гурьева. Вскоре стало ясно, что Томский завод не справляется с обеспечением кабинетских предприятий, и в 1826 году в Гурьевске пустили домну для выплавки чугуна и два кричных молота для изготовления железа. В 1830-х годах здесь стали производить также сталь и прокат, а с 1844 года завод вообще прекратил плавку серебряной руды, переключившись на черную металлургию. В итоге Гавриловский завод был закрыт в 1897 году, Гурьевский же работает и сейчас.

В прошлый раз мы рассказывали о горнопромышленных олигархах, теперь уделим больше внимания рядовым работникам. Сами себя алтайские горнорабочие называли бергалами (от немецкого бергауэр). Поначалу в Салаир перевели мастеров с Барнаульского завода, позже большую часть их набирали из местных крестьян в счет рекрутского набора. Вспомогательные работы – перевозку руды, выжигание угля и пр. – выполняли приписные крестьяне из деревень Кузнецкого уезда, но в 1807 году эта повинность была отменена. Мастеровые составляли «особенное сословие людей, обязанных исполнять горные заводские работы». Они подчинялись воинскому уставу и подлежали юрисдикции военного суда; подобно военнослужащему, мастеровой не мог жениться без дозволения начальства. Впрочем, дети мастеровых обучались в заводских школах, а самые способные продолжали образование в Барнаульском горном училище. Мастеровой мог выслужить офицерский чин и получить свободу. Скажем, сын крепостного Козьма Фролов, искусный строитель гидравлических установок, ждал первого классного чина полтора десятка лет, не считая годов учения; зато сын его Петр Фролов дослужился до постов начальника Алтайских заводов и томского губернатора.

До 1849 года служба мастеровых была бессрочной, позже те, кто прослужил беспорочно 25 лет, получали отставку с сохранением казенного содержания. Бергалы работали по такому графику: неделю днем (с 5 утра до 5 вечера), неделю ночью, затем неделю отдыхали. Дети их вносились в список «горных малолетов», а с двенадцатилетнего возраста переводились в разряд «подростков» и использовались на рудоразборке или иной работе, «летам их соразмерной», за плату 4-6 копеек в день. Взрослые бергалы зарабатывали по тем временам немало – по 15 рублей в месяц, никакие другие занятия такого заработка не давали. Кроме того, они получали ежегодные хлебные выдачи и земельные участки под огороды и сенокос.

Многие авторы XIX века отмечают появление на заводах особых антропологических типов, хотя описывают их по-разному. Мамин-Сибиряк в романе «Горное гнездо» (1884) находит разительные различия между уральскими металлургами и рудокопами: «Основание составляли собственно фабричные рабочие, которых было легко отличить от других по запеченным, неестественно красным лицам, вытянутым, сутуловатым фигурам и той заводской саже, которой вся кожа пропитывается, кажется, навеки… Фабрика рядом поколений выработала совершенно особый тип заводского фабричного, который в состоянии вынести нечеловеческий труд. Эти жилистые, могучие руки, эти красные затылки, согнутые спины и крепкая, уверенная поступь были точно созданы для заводской работы… На первый взгляд могло поразить то, что самые здоровые субъекты отличались худобой, но это и есть признак мускульной, ничем не сокрушимой силы… Красные рубахи, накинутые на плечи чекмени и лихо надвинутые на одно ухо войлочные шляпы придавали фабричным рабочим вид записных щеголей, которые умеют поставить последнюю копейку ребром. Полным контрастом с заводскими мастеровыми являлись желтые рудниковые рабочие, которые «робили в горе». Изнуренные лица, вялые движения сразу выделяли их из общей массы, точно они сейчас только были откопаны откуда-то из-под земли… Стоит только раз попасть рабочему в медный рудник, чтобы на веки вечные обречь следующие поколения на эту же работу. Это объясняется очень просто: молодых, здоровых рабочих толкает «в гору» возможность больших заработков, но самый сильный человек «изробливается» под землей в 10–12 лет, так что поступает на содержание к своим детям в 35 лет. Таким образом, детям рудниковых рабочих приходится слишком рано содержать не только себя и свои семьи, но и семью отца, а такой заработок может дать только одна «гора». Получается роковой круг, из которого вырваться могут только счастливцы».

Сибирским же бергалам, похоже, был свойствен определенный универсализм. Петр Чихачев пишет в «Путешествии в Восточный Алтай» (1845): «Действительно замечательное явление, которое наблюдается почти на всех заводах и разработках, – это разнообразие обязанностей, можно даже сказать, универсальность каждого рабочего. Нет разделения на специальности машинистов, горняков, столяров, кузнецов, металлургов… Все машины и инструменты изготовлены руками, которые ими будут пользоваться при работе; эти же руки добыли из недр земли руду, которая будет плавиться на заводах, и эти же руки будут в дальнейшем обрабатывать металл и изготавливать различные детали. При этом поражает ловкость, умение и совершенно непостижимая сметливость, с какими выполняются самые разные операции».

Правда, известный сибирский областник Николай Ядринцев в отношении алтайских бергалов держится иного мнения: «Бергал – грозное имя окружных местностей… Необыкновенный физический труд развил у него некоторые органы в ущерб другим. От сильного напряжения рук пальцы толстеют; руки, выбрасывающие 1200 пудов земли в день, работающие киркой о камень, – не руки, а лапы; кулак напоминает гирю; от усиленного постоянною работою кровообращения увеличиваются в объеме органы дыхания и сердце; грудь выдается колесом… Человек давно без собственности, без будущности, он беззаветен, беспечен, разгулен, дерзок; вечно с насмешкой на устах; он не привык к жалости, ибо он не видел ее; озлобленный, беспощадный, он гроза, куда появляется. Этот заводской пролетарий давно потерял образ мирного, благодушного крестьянина». Впрочем, Ядринцев был человек увлекающийся: он и сибирских чалдонов считал отдельным народом, не имеющим с русскими ничего общего, кроме языка.

Но это все проза, да к тому же производственная. Между тем Павел Бажов и его алтайский последователь Александр Мисюрев обнаружили в горнозаводской действительности немало поэзии, но об этом в следующей порции записок.

Юрий ЮДИН.

Гавриловский сереброплавильный завод, 1797 год (реконструкция М.А. Юдина).