ЧИТАТЕЛЬ

Юдифь с головой математика

Маша Гессен. Совершенная строгость. Григорий Перельман: гений и задача тысячелетия.
Пер. с англ.
И. Кригера.
М., Астрель. 2011.

Математик Григорий Перельман не только доказал знаменитую гипотезу Пуанкаре, но и отказался от причитающегося за это вознаграждения в миллион долларов. Поэтому он служит у нас живым воплощением сразу четырех мифов: о нечеловеческой еврейской мудрости, о загадочной русской душе, о числах, которые правят миром, и о сумасшедшем ученом – затворнике и чернокнижнике.

В июне нынешнего года Перельману стукнуло 45, он живет с мамой в обыкновенной хрущевке в Купчино, питаться предпочитает молоком, хлебом и сыром, с коллегами отношений не поддерживает, прессу игнорирует. Кроме «Премии тысячелетия» Института Клэя, к которой прилагался миллион, он отказался также от медали Филдса – математического аналога Нобелевской премии.

Со своим героем писательница никогда не встречалась – книжка написана на основе разговоров с его учителями и коллегами. Гессен прослеживает путь Перельмана от математического кружка при питерском Дворце пионеров до публикации в 2002 году работы, доказывающей гипотезу Пуанкаре. Она полагает, что во всех жизненных поворотах Перельманом руководило обостренное чувство справедливости. Скажем, от медали Филдса он отказался потому, что вместе с ним награду вручили еще трем математикам, достижения которых были несоизмеримы с его открытием. Зато отказ от «Премии тысячелетия» был вызван тем, что, по мнению Перельмана, не меньший вклад в доказательство гипотезы Пуанкаре внес американский математик Гамильтон.

К сожалению, книжка Гессен испорчена ее обостренным национальным чувством. Гессен утверждает, что в СССР школьников-евреев не брали на математические олимпиады – но Перельман едет в 1982 году на олимпиаду в Будапешт и получает золотую медаль. Гессен рассказывает, что евреям чинили препятствия при поступлении в вузы – но Перельмана берут на мехмат ЛГУ без экзаменов и дают ему Ленинскую стипендию. Гессен рассказывает, что в питерском Институте им. Стеклова не было ни одного еврея – но Перельмана приняли туда в аспирантуру и позволили защитить диссертацию. В 1990 году Перельман уезжает в США, через шесть лет возвращается в Россию, утверждая, что ему тут лучше работается, – и его берут в тот же институт, позволяя работать дома над чем захочется и приходить только за зарплатой. В общем, если автору хотелось рассказать о страданиях еврейского народа, это следовало сделать на другом материале.

Самсон, рвущий пасть энтропии

М. Веллер.
Энергоэволюционизм.
М., Астрель.
2011. 544 с.

Беллетрист Михаил Веллер не впервые выступает с философскими работами. Теперь вот явилась система энергоэволюционизма, призванная разъяснить все сущее. Веллер записывает себе в предшественники ряд мыслителей от Гераклита до Гегеля, ряд физиков от Ньютона до Хокинга, ряд биологов от Ламарка до Лоренца. Но по большей части его учение основывается на термодинамике Пригожина и на концепции глобального эволюционизма, или Big History, вошедшей в моду в последней трети ХХ столетия.  Все бытие – продукт непрерывной эволюции («от атомов водорода до Соединенных Штатов Америки»). Эта эволюция начинается с Большого Взрыва и проявляет себя в области химии (сначала возникают элементарные частицы, затем все более сложные химические соединения), энергетики (материя рассматривается как агрегатная форма энергии), геологии, биологии и социальной истории.

По Веллеру, общей тенденции к рассеянию энергии (пресловутой энтропии) противостоит тенденция к усложнению материи. Он постулирует закон всемирной реструктуризации: «Любые изменения материальных структур в конечном итоге ведут к усложнению этих структур или вовлечению их в более общие и сложные структуры». Возникновение жизни – первый большой скачок на пути этого усложнения; следующий скачок – появление человека; затем следует появление государства, которое делает работу по преобразованию мира максимально эффективной. Человеческая история – это эволюция социальной формы материи. Человек стал царем природы не потому, что лучше приспособился к окружающей среде, а потому, что обладает повышенным энергетическим потенциалом. Поэтому удел человека – все более эффективно преобразовывать окружающий мир (иногда в ущерб собственной выгоде конкретного индивида или отдельного государства). Дело в том, что человек, по Веллеру, стремится не столько к выживанию и комфорту, сколько к сильным и разнообразным ощущениям: человеческий мозг – это машина желаний. А все время разнообразить ощущения можно, только перерабатывая все больше материи и энергии.

Уповательно, именно человечество (или пришедшее ему на смену сверхчеловечество в обличье киберцивилизации) взорвет через сколько-то миллиардов лет остывшую Вселенную и ценой собственной гибели зажжет новую – то есть устроит новый Большой Взрыв. Хорошенькая перспектива, не правда ли?
Впрочем, Веллер, кажется, опоздал со своим учением. Во-первых, физика давно отказалась от энергии в качестве центральной мифологемы мироздания: ныне считается, что «великое объединение» гравитации и квантовой теории может быть достигнуто, если отказаться от терминов «вещество» и «энергия»  и переформулировать взгляды на природу в терминах информации (Веллер пытается учитывать эти веяния, но спорадически и непоследовательно).

Во-вторых, центральный тезис об эволюции материи в сторону усложнения также может быть оспорен. Скажем, академик Ферсман пишет: «Вся история Земли говорит нам об упрощении природных соединений, о накоплении таких тел, внутренние запасы энергии которых были бы наименьшими. В противоположность этому живая природа стремится накопить энергию и связать ее силы». Сходных взглядов придерживался и академик Вернадский, который вдобавок замечал, что выводить возникновение жизни из мертвой материи с точки зрения науки некорректно. Получается, что усложнение вещества возрастает нелинейно, а значит, не носит характера всеобщего закона. Но именно на этом пункте у Веллера все и держится.
В-третьих, представления Веллера об эволюции могут быть оспорены и со стороны биологии. Господствующая ныне теория утверждает, что естественный отбор работает не на уровне отдельных организмов или сообществ, а на уровне генов. Организмы и их группы – лишь средства транспортировки генов, позволяющие передать их потомству.

Существа, которые несут бескорыстные расходы по глобальному преобразованию мироздания, неизбежно будут размножаться менее успешно по сравнению с эгоистичными соперниками (с населением развитых стран мира, в том числе и России, так оно, похоже, и происходит). Типа, «хорошие парни финишируют последними».

Впрочем, труд Веллера популярно рассказывает о многих научных и философских концепциях, особенно по части становления понятия «энергия». Вероятно, в стране, называющей себя «энергетической сверхдержавой», и такой труд кому-нибудь пригодится. Правда, Веллер пишет утомительно-пошлым языком, имитирующим застольную болтовню, с остротами на уровне «третий сорт – не брак» и казарменными прибаутками. Это также снижает доверие к его интеллектуальным выкладкам.

Экклесиаст на фоне пьедесталов

Александр Жолковский. Звезды
и немного нервно.
М., Время.
2009.
320 с.

Автор – 70-летний филолог, живущий в Калифорнии, но часто наезжающий в Москву. На своем веку он занимался компьютерным переводом, грамматикой языка сомали, структурной лингвистикой, поэтикой Пастернака и Маяковского, Ахматовой, Зощенко и Бабеля. Известность у широкой публики ему доставило, во-первых, скандальное исследование литературной и житейской стратегии Анны Ахматовой, которая обеспечила ей прижизненный пьедестал. А во-вторых – три книжки «виньеток»: так автор называет жанр мемуарных или литературных баек (предыдущие – «Эросипеда», 2003, и «Allegro Mafioso», 2005). Они вполне вписываются в канон филологической прозы, заданный «Концом цитаты» Михаила Безродного и «Записями и выписками» Михаила Гаспарова. Но если книжка Безродного пышет бескорыстным остроумием, а книжка Гаспарова благоухает иронической мудростью, то виньетки Жолковского чаще всего отдают провокацией.

«Name dropping. Как-то потребовалось объяснить смысл этого отсутствующего в русском языке оборота. В качестве хрестоматийного примера я привел стилистику недавно (в 1995 году) опубликованных мемуаров. Собеседник попросил меня быть конкретнее. Тогда я вспомнил фразу из этих воспоминаний, являющую поистине квинтэссенцию щеголяния короткостью с великими: «Когда ехали по шоссе хоронить Ахматову, Бродский показал мне место, где погребен Зощенко». Текст эталонный, незабываемый. Тут ни убавить, ни прибавить, все места заняты кем надо, и даже заранее – Бродский еще был жив… Правда, питерские знакомые говорят мне, что Зощенко лежит не по дороге к Ахматовой, но ради такого дела и десять верст не крюк. Хоронить, так с музыкой».

Понятно, что виньетки самого Жолковского нередко устроены по тому же принципу. Но автор заранее предупреждает возможные упреки с помощью самоиронии, которая и дает ему право не щадить других. В целом же остроты в книжке обыкновенно хорошего качества, но порой разжеваны с излишней тщательностью – это издержки научной манеры изложения, когда смысл нужно разъяснить без остатка.