Внук «Тихого Дона» и его дед

Сразу три кемеровские библиотеки (им. Гоголя, им. Киселева и «Слово») открывают в один день выставки, посвященные Михаилу Шолохову.

В Год литературы у автора «Тихого Дона» двойной юбилей: 110 лет со дня рождения и 50 – присвоения ему Нобелевской премии по литературе.

Символично и то обстоятельство, что родился писатель
в День славянской письменности – 24 мая. А чуть ранее, в марте,
на выездном заседании российского совета музеев (ИКОМ)
в Кемерове побывал внук писателя Александр Михайлович Шолохов. Он – директор дома-музея М.А.Шолохова в станице Вешенской и вице-президент ИКОМа. В преддверии юбилеев
своего славного деда он дал интервью нашей газете.
– Вы с детства готовились работать «внуком деда»?
– Я – биолог и никогда не стремилcя сделать из своего родства профессию. Но пришла пора, когда дому-музею деда потребовались родственные руки. Это была просьба семьи: сохранить историю. А поскольку я уже начал заниматься в музее-заповеднике его ландшафтами (моя специальность!), то постепенно пришел и к директорству.

– Торжества в вашем музее в этом году будут с особым размахом?
– В Вешенскую и без того ежегодно на Шолоховские дни собирается порядка ста тысяч человек (это в 10-тысячную-то станицу!). Но в этом году у нас появилось еще новое прекрасное здание в Ростове (пять лет назад нам отдали под него памятник архитектуры, правда, в плохом состоянии, сейчас, наконец, он приведен в порядок).
Среди мероприятий мне больше всего интересна выставка, которую будем делать вместе с кубинскими партнерами, – «Шолохов и Хемингуэй». Это очень интересная пара, хотя ни разу вживую они не общались. Почти ровесники (Хемингуэй старше на пять лет), оба прошли войну, и главная тема их творчества схожа: человек на изломе, в экстремальных условиях выживания. Оба были мастерами короткого рассказа (Хемингуэй, кстати, называл шолоховскую «Судьбу человека» «лучшим рассказом ХХ века»). Оба – нобелевские лауреаты… А главное, оба были такими настоящими мужчинами, прожили полнокровную мужскую жизнь со всеми ее зигзагами: если хобби – то охота, рыбалка… Выпивка, естественно. Когда я увидел их нобелевские дипломы (а их, как известно, рисует художник каждый раз специально для конкретного лауреата, это – своего рода произведение искусства), поразился: их дипломы очень похожи по рисунку. У Хемингуэя – рыбак (он ведь получил премию за повесть «Старик и море»), а у деда – казаки какие-то вроде рыбаков изображены, на «тихом Доне» (видно, художник так их себе представил).
И еще любопытно. Когда я был в Гаване, точнее – в доме-музее Хемингуэя неподалеку от Гаваны, я удивился своему ощущению: зашел туда и понял: я – дома. Ни с чем не сравнимое чувство! Хотя, понятно, пейзаж за окном совсем чужой, среди предметов обихода – ничего похожего, а вот поди же… Аура дома, его «мужской дух» – точно как у деда.

– А как вы относитесь к периодическим скандалам по поводу спорного авторства Шолохова в отношении «Тихого Дона»?
– Ну, ведь еще в 30-е годы была проведена графологическая экспертиза, которая установила подлинность авторства, в том числе и тех глав, которые впоследствии оказались утраченными. Мне кажется, эту тему время от времени возбуждают, потому что кому-то очень хочется принизить роль русской литературы, замазать ее какими-то неприглядными сюжетами… Вы знаете, когда Владимир Ильич Толстой в Ясной Поляне придумал проект «Сад гениев» (там от каждой страны следовало выбрать одного писателя – символ национального духа), выявилась любопытная картина. Было очевидно, что Испания – это Сервантес, Германия – Гете, Британия – Шекспир… От России в этот список включили Толстого. Но могли – и Пушкина, и Достоевского, и Гоголя… Иначе говоря, там, у них, была задача – найти, а у нас – выбрать.

– А вы своего деда в личной жизни помните? Каким он был? Мне кажется, весьма жестким и довольно-таки вздорным человеком…
– Как вы неправы! В точности наоборот. Очень сдержанным. Деликатным. Мне трудно представить, чтобы он на кого-то из детей повысил голос. Но смотрел так, что, казалось, видит тебя насквозь. Врать ему или совершить что-то непорядочное в его присутствии было невозможно – его моральные оценки, даже молчаливые, были настолько очевидны, что самому становилось стыдно. Я не раз замечал: застенчивые люди в его присутствии раскрепощались, а «большие люди», всякие начальники, наоборот, становились как дети – вся напыщенность слетала…
Наверное, ваше мнение о личности деда сложилось из-за его знаменитой «пощечины Эренбургу». Но там была совсем иная ситуация, чем ее порой преподносят. Эренбург вернулся с фронта, и с ним случилась настоящая истерика: немцы наступают, всё погибло, катастрофа. Он кричал и плакал. И дед действительно дал ему пощечину, однако это был скорее медицинский жест, чтобы вернуть человека в чувство. И сам Эренбург, я думаю, впоследствии был деду благодарен.

– А вы тексты деда перечитываете?
– Мы сейчас в нашем музее занимаемся большой работой – обработкой писем читателей к Шолохову. Это поразительно, сколько ему писали. И кто! Такое впечатление, что весь народ. Вообще я понял, что ХХ век в смысле чтения в нашей стране был особенным, удивительным. В ХIХ писали для очень узкого круга (и читал-то узкий круг – вся литература была дворянской). Сегодня, в ХХI веке, она сегментирована настолько, что стала почти точечной: вот эти читают только фантастику, эти – только детективы или дамские романы, эти – так называемую «серьезную литературу». Писатели своих читателей-почитателей знают почти всех в лицо. И только в ХХ веке все читали ВСЁ. Был общий контекст эпохи.

– Да, и были знакомые всем общие герои: скажешь «шукшинские чудики» или «дед Щукарь», или «мужчина вроде трифоновских персонажей» – и всем понятно, о ком идет речь.
– Сейчас такого нет. И, наверное, никогда уже в истории не повторится.

Ольга ШТРАУС.