Человек года

Кузбассовец 70 лет искал свой день рождения…

В паспорте 82-летнего Отто Миллера из Ленинска-Кузнецкого нет точной даты появления на свет. Записан только год – 1932-й.
…Таких пацанов разных национальностей, бездомных, голодных сирот по стране в Великую Отечественную было много. Сколько умерло, погибло, покалечилось… Но кончилась война, и они с жадностью вцепились в будущее, справили «метрики», стали учиться, работать…
— Мне тоже сделали документ. Только без дня рождения – я его не помнил. И с тех пор всю жизнь время от времени запрашиваю архивы. Недавно обращался… Отвечали и отвечают: нет ничего. Война всё сожгла… Смог выжить? Нашел, что исть? Спасибо судьбе… Но я всегда хотел знать «корни», — в плавном сибирском говоре старого шахтера смешаны слова и интонации многих народов, поднятых с мест, перемешанных войной. – Кто, спросите, я? Немецкий, русский, казахский языки знаю, по-азербайджански могу, татар понимаю и им отвечу, евреев, украинцев — тоже… Я просто россиянин. Ребенок войны…

Эшелон

Отто родился под Ростовом. На хуторе Йоганнесфельде, где жили потомки немцев, перебравшихся в Россию еще в эпоху Петра.
В 1930-х отца объявили «кулаком», арестовали. Забрали из дома здоровым. А отпустили из тюрьмы, сняв обвинение, уже тяжело больным — чахоткой.
Бабушка поселила его отдельно во флигеле в саду, набиравшем солнца и весенней силы, передавая лекарства и молясь о чуде. Малышей – Отто с братиком Эдгардом – забрала к себе в дом, запретив подходить не только к флигелю, но и к маме, оставшейся с отцом, ухаживавшей за ним до конца. А потом мама тоже заболела и через месяц ушла следом, сгорев от горя и муки, что дети остаются на свете одни…
— В 1940-м нас с братом разлучили. Меня отдали тете Зельме в Матвеевку, что была в трех километрах от бабушкиного дома. Тете было 18. «Уже взрослая. Присмотрит», — так решили на семейном совете. Ведь мне пора было идти в школу, в русскую школу. А я не знал ни слова по-русски. Но учиться мне нравилось. И в 1941-м, окончив первый класс, я считал себя грамотным. И хоть и любил лето, снова ждал школьного сентября, — рассказывает Отто Андреевич («хотя правильно – Генрихович, но на Дону всех Генрихов называли тогда не по паспорту — Андреями»).
Ему было восемь, когда все вокруг снялись разом с мест. Кто – в эвакуацию. Кого – на высылку.

Отто (крайний слева) три года выживал во время войны один, без дома, без еды, без поддержки.

— Бабушку с моим братом и еще внуками (от следующих родовых «веток») отправили вместе с другими русскими немцами, земляками, под Чимкент. На сутки раньше, чем нас с тетей Зельмой – на юг Казахстана… Сколько испытаний мне потом выпало… Но я уцелел. Единственный, как позже выяснилось, выжил из двенадцати бабушкиных внуков, умерших от болезней и плохой воды, от голода.
…Его собственное детство оборвалось, забылось, стерлось из памяти от шока осенью 1943-го, когда тетю Зельму, как и других женщин, призвали в «трудармию» и отправили из южного Казахстана в Сибирь.
— Помню, как объявили о мобилизации женщин, и я с тетей Зельмой и другими добрался до станции, где ждал эшелон. Никто и подумать не мог, что женщин и детей разъединят. Но поступили по закону военного времени, — объясняет Отто Андреевич. – Вышел начальник. Объявил: женщины – сюда, дети – туда. Мы, дети, сгрудились в кучу, а взрослые стали садиться в вагоны. Тогда начальник сказал нам: «Бегите, ищите старика-казаха с его бричкой, везшего вас всю ночь на станцию».
Но старика нигде не было видно. Он сбежал, как только понял… Решил, что если исчезнет с бричкой, детей в голой степи деть в предзимье будет некуда, их и посадят вместе с мамами в эшелон.
Мы, дети, нас было человек пятнадцать, не знали, что делать. Но искали и нашли старика – на самом конце села. Он быков своих пас. Подбежали мы, окружили его… Дед на колени перед нами встал и заплакал…
…Старик все-таки отвез девочек и мальчиков в предписанное казахское село, в назначенную хату. Они натаскали по ночам с поля кукурузы – на зиму. Так и перезимовали, просясь к любому казаху на любые работы и постепенно расходясь по бескрайней степи.
— Мы не знали, что присматривать за нами, малышней, чьи родные в «трудармии», по закону должен был председатель. Но, видно, он не мог. Голод. Война. Страшно тяжело тогда даже в тылу жили все…

Апа

Мальчишка, отколовшись от «своих», три года выживал один. Он говорил по-казахски, забыв немецкий. Хватался за любую работу.
— Особенно тяжело мне было летом 1944-го. Я «прилип» к чабанам. И меня взяли пасти овец, в горы. Утром гонишь вверх, и тут главное – уцелеть, если нападут волки, и еще главнее — овец уберечь. Вечером – вниз, доить. Из овечьего молока брынзу для госпиталей делали, — вспоминает Отто Андреевич. – Руки жутко болели. Но зато чабан сшил мне шубу, штаны, обувку, и зиму я прожил с отарой.
А весной поссорились мы с чабаном из-за пустяка. Он ударил меня уздечкой. И я от обиды ушел…
…Удивительно, как ему везло на людей… Наверняка вернулся бы мальчишка, остыв, помня растерянное за спиной: «Погоди». Но встретил старую казашку. Она заметила слезы, обняла сироту, позвала жить к себе.
— Я помогал ей управляться с овцами, по хозяйству. А еще перечитал все русские книги и студенческие тетрадки, оставшиеся от ее единственного сына, пропавшего на фронте без вести. Так мы и жили с ней, встретили Победу, и я уже звал Бегаимову-апу просто «апа» — «мама»… И как же апа плакала, когда меня вдруг разыскало письмо от тети Зельмы, работавшей на шахте в Кузбассе, и деньги – на билет к ней. Уговаривала апа остаться, стать ей навсегда сыном… Я уехал, но всю жизнь ее помню…

Эхо войны — Отто Миллер, старый шахтер, ветеран труда, из-за сгоревших в войну архивов не имеет дату рождения в паспорте.

Именины

Тетя Зельма привела подросшего Отто в 14 лет тоже на шахту.
Он отработал под землей 48 лет, до 1997-го. И все советские годы исправно сдавал по три рубля в месяц, когда бригада собирала на подарок кому-нибудь к дню рождения.
— А сам подарок ни разу не получил, — смеется Отто Андреевич. — В списках у «кадровиков» моей даты не было, так как ее и в паспорте не было. А «метрику» о рождении я в Казахстане потерял… Даже примерной даты не знал. Ни одного довоенного дня рождения своего не помнил…
В 1955-м он разыскал свою бабушку под Чимкентом, от нее узнал трагическую историю семьи и ориентировочную дату рождения – 22 августа.
В 1973-м с женой проездом побывал на родине, нашел другую тетю, подтвердившую, что родился в августе.
И хотя даже по архивам уточнить дату не удалось (они исчезли в годы войны, оккупации), дети и внуки Отто Андреевича поздравляют его с Днем шахтера и днем рождения сразу. Он свой день, похоже, нашел…

Лариса Максименко.

Фамильные ценности

60-летний кузбассовец Валерий Козяйкин дважды менял фамилию на… «звездную».
По закону – не запрещено. И вообще возможно, потому что с документом-«исходником» (со свидетельством о рождении) у него всё в порядке.
— Родная фамилия, по маме, была Макешина. По отцу – Козяйкин. И та, и другая фамилия мне не очень нравились. И я решил найти «свою» фамилию, — так Валерий объяснял родному райцентру.
А поскольку он любил стихи поэта Леонида Дербенева, песню «Есть только миг между прошлым и будущим», то сменил паспорт, взяв себе в начале XXI века фамилию Дербенев… Потом подустал от стихов, увлекся поэзией выступлений… Жириновского. И в октябре 2006-го сменил фамилию Дербенев на Жириновский. И отчество взял – Вольфович.
…Поклонник «звезд» никогда их самих (или их родственников) не искал, ни о чем не просил. Просто носил «звездную» фамилию, и всё… А в 2009-м задумался дальше… о фамилии Довженко – в память о старых фильмах известной киностудии. Но передумал. И в 2010-м сменил фамилию Жириновский на родную, и отчество – на родное, батино. Он снова Козяйкин. И считает, наконец,свою фамилию самой лучшей…