Читатель

Хотели как лучше,  а вышли  к Херсону

Манжит Кумар. Квант. Эйнштейн, Бор и великий спор о природе реальности. Пер. с англ. И. Кагановой. М., АСТ, Corpus, 2013. 592 с. 

Книга принадлежит перу английского журналиста индийского происхождения, имеющего ученые степени по физике и философии. Трудно решить, говорится в ней в большей степени о философии или физике, но читается она как увлекательный роман.
В первой трети прошлого века несколько европейских физиков возвели нестройное, но монументальное здание квантовой механики. Что эта теория работает, ни у кого сомнений не осталось, однако до сих пор неясно, что она означает и в каком мире мы, собственно говоря, живем. В книжке два главных героя: Альберт Эйнштейн и Нильс Бор. Первый стоял у истоков квантовой теории (это он открыл кванты света, которые теперь называют фотонами), но затем отошел в сторону и наблюдал за великой стройкой со стороны. Второй непосредственно руководил процессом в качестве главного архитектора. То, что получилось, они понимали совершенно по-разному.
Бор полагал, что частицы микромира наделены определенными свойствами, только пока мы за ними наблюдаем, а в остальное время о каких-то их свойствах говорить бессмысленно. Эйнштейн дер-жался мнения, что реальность существует независимо от нас, наблюдателей, а странные свойства микромира не являются мистическими и могут быть объяснены в рамках единой теории поля. Собственно, над этой теорией он и бился всю вторую половину жизни.
Книжка, как и положено триллеру, кончается на самом интересном месте. Нынче почти никого уже не удовлетворяет «копенгагенская трактовка», которой держались Бор и самые стойкие его соратники вроде Гейзенберга и Паули. Но и общепринятой альтернативной трактовки так и не возникло.
Гуманитарии склонны объяснять это свойствами человеческого воображения. Елеазар Мелетинский в связи с этим писал: «Целесообразно устроенный человеческий мозг – плод длительной эволюции, в которой случай имеет огромное значение. Но, раз возникнув, мозг склонен «опрокидывать» на мир свою целесообразность, видеть мир более строго закономерным, чем он есть на самом деле… Как миф, так и научное мышление стремится превратить Хаос в Космос».
Самое убедительное описание типов человеческого воображения предпринял француз Жильбер Дюран. Главный враг воображения – время и смерть. В зависимости от отношения к этому врагу выделяется два режима воображения: диурн («дневной») и ноктюрн («ночной»). Диурн включает в себя героические мифы. Ноктюрн состоит из двух групп мифов – драматических и мистических.
В основе героического мифа лежит идея смерти как другого и императив борьбы со смертью. Ночь мыслится как иное, ужасное, враждебное. Демонизируется все, связанное со сном и материей, с плотью и женственностью. Героический диурн – это режим аскезы. Все содержание его составляет война дня против ночи и света против тьмы. Отсюда же проистекает идея культуры, противостоящей природе.
Режим ноктюрна – это режим эвфемизма: вредное и страшное представляется с помощью иносказания – уменьшительно-ласкательного или ироничного. В мистических мифах иное выступает не как смерть, но как мать: младенец чувствует свое единство с миром. Напряжение между культурой и природой снимается: сознание переносится в потустороннее. Это область магии, взаимодействия с миром благодаря симпатической связи вещей. Так рождаются мифы о центре, об изначальной утробе, в которой нет места смерти.
Драматические мифы также эвфемизируют смерть, но иначе. Смерть и время интегрируются в общую систему, свет без тьмы невозможен. Время циклично, доминирует двоичный ритм, он связывает мужчину и женщину, небо и землю, день и ночь.
Исходя из учения Дюрана, нетрудно разъяснить инфернальную образность нынешней физики: абсолютно черное тело, темная материя, темная энергия, черные дыры и т. п.
Дело в том, что теория относительности стала известна раньше и заняла в умах место высокой религии. Она пользовалась типично диурнической образностью: мистерии ее разворачивались в макромире, на театре высоких небес и гигантских расстояний; она имела дело со светом и абсолютизировала его скорость. Более того, теория относительности героически боролась со временем (мысленный эксперимент с близнецами: один остается на земле и старится естественным образом, другой отправляется к звездам и через много лет возвращается молодым). Эйнштейн явился как новый пророк; сам он быстро освоился в этой роли, охотно рассуждая о привычках Создателя, которого он фамильярно именовал Стариком. Даже когда Эйнштейн обращался к квантовой теории, он предпочитал иметь дело со светом.
Квантовая механика оказалась историческим конкурентом теории относительности, и ей в удел достался мистический эзотеризм. Адепты ее обречены копать вглубь, иметь дело с микромиром, оперировать незримыми сущностями – элементарными частицами, квантами и кварками. Это магия черных шаманов, заклинателей духов вроде бозона Хиггса. Даже когда эти маги имеют дело с небесами, они обнаруживают в них инфернальные области вроде черных дыр.
Физик-теоретик Эдвард Виттен, предсказывая, что в математике XXI века главной заботою будет освоение идей квантовой теории, прибегает к такой метафоре: «Перед нами здесь раскинулся обширный горный хребет, большая часть которого все еще скрыта в тумане. В математических теориях сегодняшнего дня видны только самые высокие горные вершины, возвышающиеся над облаками, и эти восхитительные пики исследуются в отрыве друг от друга. В дымке все еще скрыт сам хребет, покоящийся на гранитном основании квантовой теории поля, а вместе с ним скрыты и россыпи математических сокровищ». Героический диурн назвал бы математику ключом к тайнам мироздания; Виттен видит в ней скорее кладезь этих тайн. Несомненно, это режим мистического ноктюрна, в котором все женское и скрытое приобретает особую ценность.
В целом понятно, почему философия весь ХХ век не поспевала за физикой: она пыталась вырваться из «тюрьмы языка». Физика пользуется другим языком – математическим, но и по поводу него идут споры: то ли это адекватный язык для описания вселенной, то ли ловушка для ума, мешающая разглядеть мир как он есть. Но даже если выдернуть себя за волосы из языка описания, как Мюнхгаузен из болота, мы окажемся в другой темнице – «тюрьме воображения». Выход из нее может отыскать только нечеловеческий разум, когда он, наконец, возникнет.

Вас слушать, дак  с души подымат

Лев Рубинштейн. Скорее всего. М.: АСТ, Corpus, 2013. 575 c.

Это уже пятый или шестой сборник коротеньких эссе Рубинштейна. В основу лег старый сборник «Духи времени», дополненный новыми фельетонами и колонками. Предисловие к книжке написал в свое время Петр Вайль, послесловие – Григорий Чхартишвили. Оба, проронив несколько комплиментов, бросаются цитировать Рубинштейна во все лопатки – видно, что это доставляет им чисто физиологическое удовольствие. Не будем и мы изобретать велосипед.
«Знакомый художник рассказывал, как недавно ехал в такси. Разговорился, как обычно, с водителем. Водитель спрашивает пассажира о профессии. Художник честно говорит, что он художник. «Как Малевич?» – неожиданно спрашивает водитель. А ведь многие-многие десятилетия «художником» был Репин или на худой конец Айвазовский. А тут поди ж ты – Малевич. Победил-таки некогда опальный «Черный квадрат».
«Дорогие москвичи и зарегистрированные гости столицы!» Такое радиообращение пришлось мне услышать недавно на какой-то из станций метро. Хорошее обращение, дидактическое. Что-то вроде «Граждане пассажиры, оплатившие проезд». Или «Уважаемые депутаты, не берущие взяток». Или «Господа предприниматели, не уклоняющиеся от налогов».
«Большинство людей живут себе без всякого современного искусства и в ус не дуют. Но если кого-то это искусство задевает, то надо все же постараться разобраться в его истории и основаниях. Иначе человек ставит сам себя в глупое положение – положение профана, к тому же агрессивного. Или в лучшем случае напоминает маленькую девочку, которой разрешили однажды посидеть за взрослым столом с условием, что она не будет встревать в разговоры взрослых. Долгое время она мужественно молчала. Но когда кто-то произнес в каком-то контексте имя «Достоевский», девочка по-взрослому вскинула брови и светским голосом произнесла: «Достоевский? В первый раз слышу».
Кажется, это просто байки, подслушанные чужие разговоры. Но для этого нужно иметь особенным образом устроенное ухо. Собственно, на этом была построена и поэзия Рубинштейна: на монтаже чужих реплик, который можно было читать с любого места.

Брекке КЕКС.

Книги предоставлены магазинами «Аристотель» и «Буква».