Откуда в морпехе индейская грусть?

Можно пройти мимо гор, не заметив гор.Можно проплыть по морю и не заметить моря.Можно прожить жизнь и не заметить, что она была.

Олег Вигандт шел по своей тропе, остался на своей тропе.

Ему чуть за пятьдесят. Невысок, жилист, короткая стрижка. Четвертый год как на пенсии.
Его второе имя – Черный Орел, Найкана Ту, где найкана – орел, а ту – черный. Это на языке каманчи. Можно и по-лакотски, тоже индейское племя, — Вамбли Сапа. Олег, как и положено, свое имя увидел во сне. Потом оно было вручено ему на Пау-Вау под Бердском.
Пау-Вау – большое собрание североамериканских индейцев, Праздник Перьев. Но подобные встречи проходят и под Питером, где на них собирается до трех сотен индеанистов, и в других местах России, например, под Бердском, это ближе всего к райцентру Промышленная, где живет теперь Олег. Бердские Пау-Вау, на которые собирается, правда, не очень много российских индейцев, чуть больше полудюжины, Олег старается не пропускать.
Если вслушаться в Олегову версию его судьбы, то все в ней сошлось на удивление правильно. Отец был военным, и он тоже стал военным – старшим прапорщиком отдельного самоходного артиллерийского дивизиона бригады морской пехоты. Мужчины племени, которым он занимается, – каманчи, в Соединенных Штатах тоже обычно идут в морпехи. По паспорту Вигандт русский, но фамилия его принадлежит к баронскому роду Гогенастенбергов-Вигандтов. Корни рода тянутся из Вестфалии, откуда в XV столетии предки Олега перебрались в Курляндию, 17 октября 1620 года были внесены в матрикул курляндского дворянства, а определением Правительствующего Сената от
28 февраля 1862 года за этой дворянской фамилией признан баронский титул. «Вигандт», естественно, переводится как борющийся, или воин…
Олег уверен, что лучше формы, чем у морпехов: черный берет, китель, кортик, в мире нет. Так же как нет в мире одеяния лучше, чем боевое одеяние североамериканских индейцев с Солнечным Головным Убором. На бердских Пау-Вау, как и положено у настоящих индейцев, служивших в армии, Вигандт участвует в танце сначала в морпеховской форме и лишь потом меняет ее на индейский наряд. Танцуют по кругу, по ходу солнца, как и положено у индейцев-солнцепоклонников.
Но обычно китель висит, укрытый полиэтиленом, в шкафу. Индейские одеяния вместе с томагавками, трубками, луком, мокасинами, типи (типи часто называют «вигвам», но это неправильно, слова такого настоящие индейцы не знают), книгами, журналами на русском и английском, видеофильмами, картинами, фотографиями занимают главную комнату в «двушке».
Сейчас, правда, немалая часть этого мира переселилась в местный краеведческий музей – на месяц, и Олег грустит, как будто чего-то в его жизни сразу стало меньше.
Именно здесь Олег может часами бисером вышивать узоры, кроить и шить мокасины или одежду, прерываясь лишь на чай или фильм. В фильмах, особенно документальных, тревожный бубен звучит то громче, то затихая. Олег говорит, что может слушать эти звуки бесконечно. Добавляя тут же: «Кстати, надо сделать бубен». Вдруг понимаю, что если его военная жизнь – в прошлом, то его индейская жизнь – не только настоящее, но и будущее.
Первым настоящим индейцем для Олега Вигандта стал, естественно, Гойко Митич, «главный индеец Страны Советов». После фильмов с Митичем для сотен тысяч, а может, миллионов пацанов Советского Союза индейцы стали тогда, в семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века, воплощением мужества, борьбы, романтики. В индейцев играли, про индейцев читали; наш герой даже лепил – у него это здорово получалось – маленьких индейских воинов. Но потом приятели пошли каждый своей тропой, а Олег остался на тропе индейской. Иногда тропа эта была узенькой, почти неприметной, иногда, как теперь, широкой, словно река.
Теперь он те, первые, фильмы смотрит, как сказки из дет-ства: они родные, хоть, как уже знает, с реальной жизнью имеют общего мало.
Индейцы с ним больше сорока лет, даже на войне на его черном берете болтались несколько ястребиных перьев, защищая и помогая. Об этом знало начальство, об этом знали друзья. На чеченской войне он был дважды, в общей сложности девять с половиной месяцев. Считает, что после боевых действий, когда многие выбирали водочную реабилитацию, бисер да шитье очень помогли ему вернуться к обычной жизни.
Во время службы на Севере, как ни странно, индейский опыт иногда был кстати:
— Они были все чистоплотными, — не скрывает восхищения, — все были моржами. Лагеря ставили на берегах речек, вставать позже восхода солнца считалось плохим тоном, и лет с трех отец бросал сына в воду. Зимой так же… И я заставлял бойцов мыться в любую погоду, зимой хоть снегом. У меня в батарее вшей не было ни разу! А пехотные батальоны вшами кипели: тельняшку бросят — она чуть не ползет. А когда были в горах, топлива нет, говорю: «Собирайте кизяк, на огне хоть носки просушите»…

В поселке Олегу не нравится. Не те люди, не так живут. Спокойно не пройдешь, чтобы не покосились на чокер – индейское шейное украшение, на браслет – Олег без браслета не ходит, на вышивку на джинсовой куртке, на надпись «Леонардо – мой брат». Леонардо Пелтиер – борец за независимость индейцев. Много лет назад его осудили пожизненно за убийство двух фэбээровцев, конечно, незаслуженно, Леонардо в тюрьме и ослеп…
Так вот, все люди – разные. Ну и что, что кто-то – индеец? Разве обязательно тыкать пальцем в чужую жизнь?

Об индейцах, естественно, он знает очень много. Пытается, не очень успешно, учить язык. Мечтает побывать на американском Пау-Вау. Освоить технику шитья уже не бисером, а иглами американского иглошерста – иглы красишь, потом плющишь зубами, он пробовал, у него получается. Вышивать остью пера, срезав лишнее, так мало кто умеет…
Потом мы опять говорим о них.
— Индейцы – народ благородный, — его голос негромок, мне кажется, такой голос слышно сразу, — у них война в крови. Воин должен был умереть молодым… Но у индейцев война во многом была как игра. Они в отличие от других не воевали на истребление. У них больше всего ценился ку, это от французского «удар», «прикосновение». В градации подвигов у индейцев высшим подвигом было ку, когда ты специальной палочкой дотрагиваешься до противника. До живого, в бою – это вообще зачет! Либо луком ударил. Головной убор – он же не просто так, в нем каждое перо – подвиг, совершенный тобой. Украл лошадь – они хуже цыган воровали лошадей друг у друга – подвиг. Ку – большой подвиг. А снятие скальпа и убийство врага стояли на самом последнем месте, это нам уже принесли, что они кровожадные, что скальпы снимают. Эту привычку вообще англичане с собой приволокли…
Он может рассказать очень многое. Про то, что индейцы никогда не бьют детей. Что не унизят ударом по лицу: томагавком по башке – могут, а унизить – не могут. Про геноцид. Про то, что некоторые племена до сих пор не подписали мировую с властями. Что в штате Аризона – у Олега есть фотографии – апачи с «калашами» так контролируют территорию, что туда наркоторговцы даже боятся сунуться. Что индейцы – дети природы, они слышат природу, еще в древности их шаманы говорили о времени, когда к краснокожим придут белокожие люди жить по древним обычаям. Сквомэны – белые мужчины индейских женщин – давно не редкость, многие в Штатах гордятся, найдя в своих жилах кровь коренных народов страны…
И вообще:
— Их победили лишь, когда уничтожили всех бизонов. А бизоны для индейцев – пища, одежда, все! А если бы честно воевать, они бы до сих пор не сдались!

Пытаю Олега, сколько стоит его мечта – та, про поездку в Америку на Праздник Перьев. Молчит, как индеец. Потом вдруг всплывает история про знакомого индеаниста, отдавшего индейцам много лет жизни, после поездки закрывшего дверь в индейский мир со словами, что у них тоже все продается, они уже американцы.
Не всегда реализованная мечта прекрасна. Олег не хочет разочарований, не хочет другой тропы.

Игорь АЛЁХИН.