Бранные цветы НАСЛЕДНИКА МОНТАНА

Как уже сообщала наша газета, в Кемерове прошел концерт известного барда Псоя Короленко.
Его музыка – это причудливое переплетение авторского шансона, фолка и этники, сдобренная обсценной лексикой и клезмерскими (в народном стиле восточноевропейских евреев) мотивами.
Не случайно Короленко – один из самых популярных исполнителей в молодежной среде. А еще он бывший колумнист «Русского репортера», бывший научный исследователь, до сих пор не оставивший идею написать книгу о Владимире Короленко, преподаватель русской литературы и организатор различных культурных фестивалей. Себя же по натуре Псой считает акыном: «Пою, что вижу, и изображаю окружающую среду и внутренний мир человека».
Перед концертом корреспонденту «Кузбасса» удалось поговорить с музыкантом о его творчестве и жизни.

— Приехав в Сибирь, вы чувствуете, что попали в особый мир?
— Самые трудные вопросы – это те, которые касаются общего и различного. Обобщать и дифференцировать – непростое упражнение для моего ума. Наше восприятие географии уже смоделировано некими культурными диспозициями, которые заложены в нашей голове. Здесь у вас есть что-то свое, но в то же время есть и общее. И это все равно Россия и планета Земля. Но это так же другой центр, восток огромной страны. Если провести параллель с США, то это как поехать в Калифорнию или на Средний Запад. И ощутить культурную суть Сибири можно только при долгом пребывании здесь. Мне еще предстоит ее узнать.
— Вы уже выступали в Кемерове в 2008 году на частном концерте. Что вам тогда запомнилось?
— Это был важный опыт неподготовленности к аудитории. Я поехал в ваш город после Томска, где зрителями были студенты и хипстеры (городская молодежь, интересующаяся элитарной культурой, модой и т.д. – Прим. авт.), которые мне близки по духу, возрасту, настроению. Это не значит, что я пою только для них, наоборот, мне интересно своим искусством и посылом захватывать всех. Проблема была даже не в том, что кемеровская аудитория отличалась от томской, а в том, что я не был предупрежден вовремя.
Выступление было в загородном ресторане в Сосновом бору, и там я увидел людей среднего возраста в костюмах и галстуках. И когда я играл на сцене со своей гармохой (так Псой называет синтезатор Casio со включенным тембром аккордеона. – Прим. авт.), то на десятой минуте понял, что вот стоит рояль, и нужно было сесть за него. Нужен вообще другой костюм, репертуар, но что-то менять было уже поздно. Кстати, тогда я удостоился весьма интересной записи в жалобную книгу: «Подобного рода «харизматические» исполнители не к лицу вашему заведению». Впрочем, никто не ушел, все дослушали до конца. Это такой же случай, как тот, когда человеку на моем концерте не понравилось, но у него была потребность реагировать.
— Можете рассказать об этом подробнее?
— На каком-то концерте один человек на протяжении всего моего выступления громко кричал: «Fuck, fuck, fuck, заткнись, плохо». Честно говоря, там даже было не «плохо», а гораздо более грубое слово… Как взрослый человек, я понимаю, что мое искусство, как и любое другое искусство, кому-то не нравится. Потому что если нравится всем, то тебя слушают только фанаты. Так вот, этот человек разыскал меня после концерта в раздевалке, подошел и спросил: «Ну почему вы пели так фигово? Три дурацких аккорда, этот дурацкий имидж, бессмысленные слова, почему так плохо?» Я ему ответил: «Почему вы меня разыскали? Ну, плохо – значит, плохо. Я же не ищу тех исполнителей, которые, на мой взгляд, плохо поют. У меня нет желания поговорить с ними. Наверное, вас зацепило, как-то задело?» Тут он признался, что его и вправду зацепило, но он не понимает, что. Тогда я подарил ему три своих диска, и он сказал, что будет слушать и пытаться понять, чем его зацепило. Так вот, мне кажется, что этот момент открытости, который в нем был, несмотря на негатив, нужно нам всем интегрировать в сознание, чтобы самим можно было создать что-то креативное.
— В ваших песнях зачастую используется ненормативная лексика. На ваш взгляд, что мат добавляет в ваше творчество, какой вносит колорит?
— Мне всегда любопытно, почему это обращает на себя внимание, учитывая, что в современной культуре есть очень много авторов, которые работают с такой ненормативной лексикой неизмеримо больше меня. Но никто никогда не спрашивал об этом Игоря Губермана, у которого тысячи маленьких стихотворений с ненормативной лексикой. Почему Губерману можно сколько угодно использовать эту лексику и никогда не быть вовлеченным в эпицентр внимания по данной теме, а у меня постоянно спрашивают? Может быть, потому, что у меня есть специальная экстравертность, какой-то вид искренности, который заставляет задавать вопросы на горячие темы. А эти темы для всех горячие. Это один мой взгляд.
С другой стороны, могу сказать, что использую такие слова по минимуму, они у меня встречаются в ранних песнях, и только там, где нужны по законам поэзии, где звучат необычайно поэтично и превращаются в цветы. В них исчезает агрессия, в них исчезает бранность.
— Когда вы осознали, что будете поэтом, музыкантом, что понесете творчество в массы?
— В детстве, где-то в семилетнем возрасте, у меня была одна игра: я представлял, что на моей руке возле кисти живут человечки и изображают разные сюжеты: иногда детективные, иногда сказочные. А в какой-то момент они начали играть на гитаре и петь, и стали рок-звездами. И пришло, сначала на подсознательный уровень, понимание того, чем мне надо заниматься – быть музыкантом, бардом, шансонье.
— Наверняка в детстве у вас были свои музыкальные кумиры, ведь семидесятые – это время большой дружбы с Францией. На кого больше хотели быть похожим – на Шарля Азнавура или Сержа Генсбура?
— Генсбур был не слишком известен нам среди французских шансонье. Многим он казался слишком левым и революционным по своим убеждениям. А по телевизору тогда показывали очень яркий пул французских музыкантов: Жильбера Беко, Шарля Азнавура, Эдит Пиаф и «нашего далекого друга» Ива Монтана. Мой дедушка по маминой линии успел меня познакомить с его творчеством. У нас были две заезженные пластинки с песнями из московских концертов Монтана конца 50-х годов. Поэтому я знал его творчество с детства и был сильно впечатлен неожиданным перформансом и фишками вроде оркестра, спрятанного за тюлевым занавесом, его удивительной пластикой. Благодаря Иву я полюбил французский язык. Вообще Монтан был иконой поп-музыки в хорошем смысле слова.
— Насколько мне известно, ваш дедушка был необыкновенным человеком, жил во Франции и Швейцарии, а когда вернулся в Советский Союз, то сотрудничал с Информбюро и агентством печати «Новости», выступая в роли переводчика. Чему он еще вас научил?
— От дедушки я наследовал интерес к целомудренному гуманизму начала XX века, воплощенному для меня позднее во Владимире Короленко с его осторожностью по отношению к любым формам нездорового мистицизма, радикализма, экстремизма и в то же время небрезгливостью и открытостью к различного рода дискурсам. Дедушка был на 80 лет старше меня и передавал дух рубежа веков, который выражается в нынешних моих проектах, таких как «Русское богатство» (стихи по мотивам произведений поэтов Серебряного века. – Прим. авт.) и «The Unternationale» (стихи по мотивам революционных еврейских песен. – Прим. авт.). По своей натуре он скорее был европейским космополитом, нежели евреем. Что касается влияния близких, то еще у меня была бабушка по отцу. От нее я слышал несколько выражений на идише. Например, одно из важнейших выражений на всю жизнь – «Я люблю тебя издалека». Возможно, это предопределило мою любовь к путешествиям и общению на расстоянии.
— Говорят, что итальянский язык предназначен для любви, в немецком заложена дисциплина, русский – изначально свободен. А каким языком является идиш? Можете дать ему свою личную характеристику?
— Я мог бы сказать, что идиш — это язык некоего тепла и какого-то удивления. Но подобная метафорика для меня искусственна, я считаю, что любой язык содержит в себе всю палитру человеческих чувств. Недавно вышла книга Майкла Вэкса «Жизнь как квеч» в переводе Аси Фруман, где рассказывается, что идиш воплотил в себе дух неудовлетворенности, особую культуру брюзжания и нытья, которые в еврейской культуре считаются чем-то позитивным, своеобразным оптимизмом. Эта книга, кстати, может быть учебником идиша для многих людей, потому что там объясняется значение слов, выражений, говорится, что это за язык, пусть и с долей юмора.
— В заключение беседы – что вы можете пожелать всем кузбассовцам?
— Любви, счастья, радости и такого настроения, которое у нас с вами появилось сегодня, потому что это был Диалог, а он всегда ведет к новым встречам и открытиям.

Сергей СПИЦЫН

Фото Кирилла Кухмаря.