ЧИТАТЕЛЬ

Мерзавцы и изменщики

Денис Драгунский. Пять минут прощания. М., Астрель, 2011. 445 с.

Вот еще один писатель появился, каждую книжку которого приходится прочитывать, даром что он часто повторяется. Появился сравнительно недавно, лет пять-семь назад, хотя Денис Драгунский уже немолод. Это тот самый герой «Денискиных рассказов», который в СССР мирно преподавал и занимался науками, в перестройку сделал карьеру журналиста, поработал в США, писал пьесы, а на старости лет перешел на прозу.

Новая книжка состоит из мемуарных и филологических заметок и коротких рассказиков лабораторного характера, больше напоминающих психологические этюды. С папой, Виктором Драгунским, сравнивать бессмысленно: Денис Викторович писатель совсем в другом роде. Проза папы искрилась эксцентрическим юмором; читая сына, испытываешь прежде всего удовольствие от общения с неглупым собеседником. Вот, кстати, о папе:

«Мы с Гладилиным приятно пообщались, и он мне рассказал, как они с Аксеновым принимали в Союз писателей моего папу. Поскольку это было в 1961-м, а они вступили раньше как молодые-многообещающие (Гладилин вообще свой первый роман опубликовал в возрасте двадцати лет) – поэтому они были членами бюро секции прозы. А председателем секции прозы был старый писатель, исторический романист Степан Злобин. Так вот. Злобин спросил про какие-то рекомендации. А Гладилин с Аксеновым сказали: пусть лучше кандидат почитает нам свои рассказы. И папа начал читать, и через десять минут все, что называется, падали со стульев от смеха. Злобин долго крепился, но потом откинулся на спину стула, захохотал и сказал: «Всё, всё, вы приняты!».

Вот еще о литературных нравах:

«Шкловский о Чуковском: «Всю жизнь талантливый гад зарабатывал на литературе. Он талантливый человек, пусть он живет, но не надо, чтобы он жил со славой. Я устал, я не сумел тогда съесть старика, но его, сукиного дела, я презираю». (29 апр. 1939, письмо М.П. Левину). Чуковский о Шкловском: «О Шкловском скажу: неожиданный мерзавец. Читая его доносы, я испытывал жалость к нему. Бедный, завистливый, самовлюбленный мерзавец. Но талантлив, порою умен, вообще какие-то большие возможности в этом человеке есть несомненно». (Июнь 1940, письмо к Л.К. Чуковской). Впрочем, на самом деле это стандартная формула: «подлец, но талантливый», или «хороший человек, но бездарен». Даже и не поймешь, что лучше. В смысле, что хуже».

Ну, Денис Викторович, так интересно подобрал и столкнул цитаты, и такой тривиальный вывод. Это у Набокова, помнится, есть высказывание: цитаты – это векселя, по которым цитатчик часто не в состоянии платить.

А вот, для разнообразия, психологический этюд. Описывается пара в первоначальной стадии влюбленности, еще до постели:

«Они обнимались и болтали о всякой ерунде, и вдруг она спросила: «А что Алиса скажет? Не обидится? Скажет Алиса: а ну-ка колися!» Она произнесла «Алися», так что вышло в рифму. Алиса была жена молодого человека. Они поженились два месяца назад. Она работала в том же самом институте, но на летнюю школу не поехала.

Молодому человеку эти шутки не понравились. «Пока что не обидится, — сказал он. – Пока что я ей не изменяю». — «Ах, не изменяешь? – Маша сильно оттолкнула его, соскочила со стола и крикнула: — А ну, вон отсюда!» Крикнула вроде бы смеясь, но нам самом деле совершенно серьезно. Он попытался обнять ее, но она вырвалась. Он обхватил ее обеими руками, она больно уперлась кулаками ему в грудь. Он не отпускал и бормотал: «Прости, прости, прости». Наконец она опустила руки и спросила: «Ну что? Изменяешь?» — «Изменяю, — сказал он. – Уже два дня изменяю». Она обняла его.

Потом, через полгода примерно, он развелся с Алисой. Но женился не на Маше, а совсем на другой».

Телемышь и запрягисвет

Алексей Цветков. Детектор смысла. Книга стихов. М., Арго-риск, Книжное обозрение, 2010. 136 с.

Цветков – крупнейший из поэтов, пишущих сегодня на русском языке. Причем пишущий активно: в последнее время новые книжки выходят едва ли не ежегодно. В прежние десятилетия его фигуру заслоняла густая тень Бродского, потом на авансцену выдвинулись Гандлевский и Лосев, а запросы невзыскательной части публики удовлетворяли пересмешник Иртеньев, разухабистый Кибиров, а то и вовсе какая-нибудь Вера Павлова. Цветков тем временем жил то в США, то в Праге, на родине бывал нечасто, на российском ТВ не мелькал практически никогда. Первые его книжки, изданные в эмиграции, «Сборник пьес для жизни соло» (1978), «Состояние сна» (1981) и «Эдем» (1985), прочли и оценили немногие. Затем последовал период десятилетнего молчания – Цветков публиковал только эссе и отрывки головоломной прозы из древнеримской жизни. И только в последние годы Цветков, пользуясь выражением другого поэта, наплыл на русскую поэзию и окончательно слился с нею, существенно переменив ее строение и состав.

Ранний Цветков – проникновенный лирик с отчетливой тягою к классическому звучанию благородной латыни:

«Я «фита» в латинском наборе, / Меч Атиллы сквозь ребра лет. / Я трава перекатиморе, / Выпейветер, запрягисвет. / Оберну суставы кожей, / Со зрачков нагар соскребу. / В средиземной ладони Божьей / Сверю с подлинником судьбу.(…) Я не Лот спиной к Содому, / Что затылочной костью слеп. / Я трава поверникдому, / Вспомнидруга, преломихлеб. / Но слеза размывает берег, / Я кружу над чужой кормой, / Алеутская птица Беринг, / Позабывшая путь домой».

Потом в его поэзии происходит надлом, подчеркнутый переходом на графику без прописных букв и знаков препинания. Господствующая интонация Цветкова в эти годы – ироническая и саркастическая:

«в ложбине станция куда сносить мешки / всей осени макет дрожит в жару твердея / двоюродных кровей проклятия смешны / не дядя-де отнюдь тебе я // в промозглом тамбуре пристройся и доспи / на совесть выстроили вечности предбанник / что ж дядю видимо резон убрать с доски / пржевальский зубр ему племянник (…) нет весь я не умру душа моя слегка / над трупом воспарит верни ее а ну-ка / из жил же и костей вермонтского зверька / провозгласит себе наука // се дяде гордому вся спесь его не впрок / нас уберут равно левкоем и гвоздикой / и будем мы олень и вепрь и ныне дикий / медведь и друг степей сурок».

В голосе позднего Цветкова не осталось ни золотой латыни, ни серебряной иронии, одна хриплая душераздирающая медь:

«а еще вот такое / в пыльном свете св сквозь прощальное сало людское / ты как азбуку смысла безмозглое слово твердишь / келебыш телемышь черемыш (…) это вещь или место / человечина член чевенгур чебурашка челеста / перочинным ван гоголем смазана кровь и сурьма / в час когда ты сходила с ума (…) пусть бы ты перестала / отовсюду гранитно прощаться со мной с пьедестала / всей немилостью глаз и во рту как клыки у моржа / это жуткое слово держа // обольщаться не надо / черемыш это чушь в лучшем случае пригород ада / где над водкой граненой как штык и при всей колбасе / никогда мы не свидимся все».

Из великих предшественников Цветков по тесноте и метаморфичности стихового ряда ближе всего к Мандельштаму, а в XIX веке – к Тютчеву, с которым его роднит и привычка жить за границей, и поза лирического героя – напряженная и немножко на котурнах, и тяга к натурфилософии, и саркастический юмор.

Матроны и потаскушки

Александр Кравчук. Галерея римских императриц. Пер. с польского Е. Смирновой. Екатеринбург, У-фактория, М., Астрель, 2010. 318 с.

Александр Кравчук – известный польский историк, писатель и государственный деятель (был министром культуры Польши и депутатом парламента). Кравчук – тонкий знаток Античности, но книжка его носит откровенно популярный характер. Это третья часть трилогии. Две первые посвящены императорам ранней империи (принципата) и поздней (домината), и читателю, заглядывавшему в Светония и Тацита, не говоря уж об Эдварде Гиббоне и Теодоре Моммзене, сообщают немного нового. А вот книжка об императрицах содержит куда больше малоизвестных сведений и погружает читателя в относительно незнакомый мир.

На самом деле немногие римские женщины играли самостоятельные роли в римской политике. Ливия, жена Августа и мать Тиберия. Мессалина, нимфоманка и интриганка, чье имя стало нарицательным. Агриппина, отравительница собственного мужа, в свою очередь, убитая собственным сыном. Юлия Домна, супруга Септимия Севера и мать Каракаллы. Ее сестра Юлия Меса, которая возвела на трон идиота Гелиогабала… Но автор умеет не менее занимательно рассказать и о кроткой Фаустине, которая родила Марку Аврелию дюжину детей. И о Елене, матери Константина, которую христиане объявили святой, даром что она была дамой скромных добродетелей и исповедовала арианскую ересь.

Кроме того, читателю интересно будет узнать, что образ жизни римлянок, по крайней мере, в имперский период, был во многом похож на наш сегодняшний. Правда, замуж их выдавали рано, в 13-15 лет, и браки заключались, как правило, по воле родителей. Но развестись было легко, государство в эти дела не вмешивалось, если только речь не шла о династических интересах. И никакие сферы деятельности для женщин не были закрыты. Ни политика (пусть и закулисная). Ни экономика (женщины имели собственное имущество, которым распоряжались сами). Ни религиозное служение (не в пример нынешней церкви, где священнослужители исключительно мужчины). Ни образование (хотя в Риме, в отличие от греческого мира, известных женщин-писательниц и ученых не было). Ни путешествия (многие императрицы сопровождали мужей в военных походах, другие совершали настоящие туристические поездки). Ни благотворительность, ни какие-либо виды традиционных развлечений. А свобода нравов ни в чем не уступала нынешней.

Юрий ЮДИН.

Книги предоставлены сетью магазинов «Буква».