Читатель

Поэт-однофамилец

Лев Лосев. Стихи. СПб., Изд-во Ивана Лимбаха, 2012. 600 с.

Посмертное собрание стихотворений Льва Лосева (1937–2009). О происхождении своего псевдонима поэт рассказывал так. Отец его, Владимир Лифшиц, был известным в свое время стихотворцем, автором детских и юмористических книжек (ему принадлежит, например, текст песенки «5 минут» из рязановской комедии «Карнавальная ночь»). Когда сын начал пописывать, папа сказал: «Двум Лифшицам в литературе тесно, выбирай псевдоним». – «Вот ты и предложи», — сказал сын. «Лосев», — брякнул папа наобум. Получилось еще смешнее: псевдоним совпал с фамилией известного философа и филолога, хотя дело было в конце 1950-х, Алексей Федорович Лосев не был еще столь крупной, прямо-таки античной фигурой, книжки его только начинали печататься после опалы. К тому же друзья поэта звали его Лешей. Впрочем, все эти каламбурные несообразности он сам не раз обыгрывал в стихах. «Левлосев не поэт, не кифаред. / Он маринист, он велимировед, / бродскист в очках и с реденькой бородкой, / он осиполог с сиплой глоткой, / он пахнет водкой, / он порет бред».

Писать стихи Лосев начал рано, но не был убежден в их самостоятельности и вскоре это занятие оставил, редакторствовал в детском журнале «Костер» и писал пьесы для кукольного театра. В 1976-м эмигрировал в США; незадолго до этого стихи стали снова прорезываться. Преподавал русскую словесность в Дартмуте в штате Нью-Гэмпшир, написал книжку про эзопов язык в русской литературе (она же докторская диссертация) и биографию Иосифа Бродского для серии ЖЗЛ. После смерти вышли также две книжки мемуарных очерков и филологических заметок – изящно-отточенных, как все, что принадлежало его перу.

Поэтическое наследие Лосева не слишком велико: четыре прижизненных книжки плюс то, что разыскали составители нынешнего собрания, «наиболее полного на сегодняшний день», как они осторожно выражаются: неизвестные автографы и рассеянные публикации, экспромты, переводы, политические и литературные эпиграммы и пр. Среди них, например, «Своими словами» (пересказ): «Ф. П., владелец вислых щечек, поставил сына, блин, на счетчик! Вся эта хрень произошла там из-за бабы, не бабла. A C. был полный отморозок, немало ругани и розог он сызмалетства получил. Сработал план дегенерата: он разом и подставил брата, и батю на фиг замочил. Все, повторяю, из-за суки. Тут у другого брата глюки пошли, а младший брат штаны махнул на хиповый подрясник и в монастырь ушел под праздник. Ну, вы даете, братаны!» Понятно, почему Лосев не пользуется в России сколько-нибудь адекватной популярностью: чтобы оценить этот маленький текст, надо «Братьев Карамазовых» осилить, а нынешние поколенья хорошо если последнюю экранизацию «Идиота» видели.

Чтобы уяснить, каково место Лосева в пантеоне русской литературы (а его истукан уже занял там предназначенный пьедестал), я придумал следующую схему. После ухода крупного поэта, каким был Пушкин, а в наше время – Бродский, пустоту коллективными усилиями заполняет следующее поколение, этакая могучая кучка. После смерти Пушкина это были Некрасов, Тютчев, Фет, А.К. Толстой. Ныне зияние заполнили Гандлевский и Кибиров (вдвоем как раз перекрывающие плантацию Некрасова), Цветков (сегодняшний местоблюститель Тютчева) и Лосев (который не раз признавался в своей любви к Толстому). По возрасту Лосев, понятно, принадлежит к поколению Бродского, но его творческая активность пришлась на более поздний период. А с графом Алексеем Константиновичем, родителем Козьмы Пруткова, его сближает многое: язвительное остроумие, филологическая и историческая эрудиция, внимание к политике, древнерусские мотивы, тяга к повествовательности.

Вот один из шедевров Лосева – он позволяет понять, с каким поэтом мы жили в одно время.

«Извини, что украла», — говорю я воровке; / «Обязуюсь не говорить о веревке», — / говорю палачу. / Вот, подванивая, низколобая проблядь / Канта мне комментирует и Нагорную Проповедь. / Я молчу. / Чтоб взамен этой ржави, полей в клопоморе / вновь бы Волга катилась в Каспийское море, / вновь бы лошади ели овес, / чтоб над родиной облако славы лучилось, / чтоб хоть что-нибудь вышло бы, получилось. / А язык не отсохнет авось».

Прозаик-лаборант

Александр Иличевский. Анархисты. Роман. Астрель, 2012. 410 с.

В издательской аннотации утверждается, что новый роман плодовитого прозаика, лауреата нескольких литературных премий, заключает тетралогию, начатую «Матиссом», «Персом» и «Математиком». На самом деле у этих книжек разные сюжеты и герои, можно нащупать лишь некоторый общий конструктивный принцип.

Берется оголтелый герой (или оголтелая компания героев), более или менее экзотическая местность, и – в качестве философической подкладки – какая-нибудь область науки или искусства. Скажем, в «Персе» это были геологи-эрудиты и экологи-доброхоты, Баку и Ленкорань, происхождение нефти и сходство генетических кодов с ритмическими рисунками в стихосложении (давно известный всеобщий изоморфизм). В «Математике» — ученый алкоголик с тягой к некрофилии, Калифорния и Тянь-Шань, проблемы топологии, опять-таки геном человека плюс легенды советского альпинизма. Подобные повести когда-то писал Константин Паустовский («Колхида», «Кара-Бугаз» и др.); и безумцы там тоже попадались, хотя главными героями они все-таки не становились. Что ж, Паустовский был крупный писатель, ему подражать не стыдно. Паустовский только по политическим причинам не стал нобелевским лауреатом: в тот год было две кандидатуры, но шведский комитет хотел помириться с советской властью после скандала с Пастернаком, и премию дали Шолохову.

На склоне лет, впрочем, Паустовский сделался певцом неяркой подмосковной природы, конкретнее – долины Оки, прославленной им Мещерской стороны. Вот и Иличевский в новом романе помещает своих героев в дачную местность на Оке. А героев на этот раз целый паноптикум. В центре – успешный финансист, который решил уйти на покой и сделаться художником; поклонник Левитана, он пишет те же виды, воспаряя над ними метафизическим оком (где Левитан, там и левитация). У него есть подруга, красавица и не до конца излечившаяся наркоманка. Их окружение – нувориш-олигарх да скоробогач-таможенник, да парочка провинциальных врачей, один – старорежимный чеховский доктор, другой – тоже чеховский тип, нечто вроде фон Корена из «Дуэли».

При этом больница находится в усадьбе старого анархиста и полярного исследователя (тип князя Кропоткина), а герои увлечены мистическим анархизмом в духе Василия Налимова. Кончается все серией скандалов с самоубийствами и смертоубийством.

В общем, как в анекдоте: «Ну, как Ока?» — «Он говорит ка-ка-ка». – «Скажи ему ку-ку-ку».