Дочь своего отца

30 октября – день памяти жертв политических репрессий

– Вот он, мой папа – Илья Григорьевич Заварзин.

И любовь, и нежность, и горечь, и какое-то необъяснимое чувство вины в голосе Людмилы Ильиничны, показывающей мне фотографию в рамочке.

В этом году ему исполнилось бы сто лет. А умер Илья Григорьевич как раз в день ее дежурства по областной больнице – 7 ноября 1984 года.

В то время каждый заведующий отделением (у нее было физиотерапевтическое) должен был раз в месяц дежурить, то есть взять на себя функции и ответственность главного врача. И неважно, был это красный или черный день календаря. А для нее 7 ноября с тех пор навсегда стал черным. Так любивший жизнь отец умер от инфаркта. И медики-коллеги оказались бессильны, и она, его единственная дочь.

Получилось, что осиротела она во второй раз. В первый раз, когда отца не стало, маленькой Милочке было всего 10 месяцев. Она была такой крохотной, что умещалась в корзине для грибов. В этой корзине и спрятала дочку «врага народа» добрая соседка тетя Наташа. Царства небесного не устает желать своей спасительнице благодарная Людмила Ильинична. И ей благодарны многие. Долгие годы Людмила Ивановна служила (иначе не скажешь) в областной больнице.

А вот еще одна черно-белая фотография из семейного альбома. На снимке – рабочие Кемеровского механического завода. Много людей в каком-то зале. Возможно, шло важное собрание. Лица, лица… В основном мужские. Чьи-то мужья, отцы, братья, сыновья. И вдруг на лице одного мужчины я замечаю небольшой синий крестик. Скорее всего, чернилами сделан.

– Папа пометил… Это тот самый человек, который написал на него донос в 1937-м. Папа не мстил. Хотя я точно знаю, что не простил. А этот крестик на предателе словно проклятие. И у меня рука не поднимается порвать эту фотографию. Чтобы с глаз долой, из сердца вон. Нет, папа помнил, и я теперь помню за него…

…Тот человек, из-за которого начались все беды, будет потом каяться, оправдываться:

– Мне сказали, чтобы я написал донос на трех человек с нашего завода. Предупредили: «Не напишешь, сам загремишь». А у меня трое детей. Жалко ведь.

И несмотря на то, что Илья Заварзин был бухгалтером, ему приписали вредительство. Якобы он сыпал в станки песок. Для того, чтобы те вышли из строя. Ну, не «враг народа ли»?!

– 1 октября 1937 года папу судили по делу УНКВД Западно-Сибирского края по злополучной 58-й статье. Приговор – 10 лет лишения свободы. – Людмила Ильинична показывает свидетельства того «шитого белыми нитками» дела: справки, постановления, а еще письмо своей мамы Руфины Леонтьевны на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР Шверника. Письмо датировано декабрем 1947 года. Срок наказания уже вышел, а отца все не было и не было. Вот мать и осмелилась сделать запрос. Конечно, это было рискованно. Но, видимо, Руфина Леонтьевна понимала, что хуже уже не будет. Да и сорок седьмой год – это не тридцать седьмой. Наши победили фашистов! Ликовала страна. Все еще возвращались домой чьи-то мужья, сыновья. Из мест отдаленных – тоже возвращались. Только Ильи все не было. Вот она и сделала запрос. Надеясь, что сейчас там, наверху, во всем разберутся. А в тридцать седьмом ни на справедливость, ни на чудо не надеялась. Увезли Илью – убежала из дома, спряталась и она, Руфина. А дочку в корзине схоронила соседка. За женой и крохой Милочкой – семьей «врага народа» – тоже потом приходили. Не нашли. Махнули рукой. Все равно, мол, пропадут.

Не пропали. Правда, для этого маме Людмилы пришлось поменять работу, а там скрыть, что у нее есть дочь. Мужа-то нет. А «нагулянная» дочь – большой позор… Но шустрая Людочка – лет пять или шесть ей было – убежала однажды от бабушки на мамину работу. Подкралась к окошку того кабинета, где сидела Руфина и, обрадовавшись, что нашла, громко закричала:

– Мама! Мама! А вот и я…

«Рассекретилась», одним словом. Но не выгнали Руфину с работы. Не все ведь люди звери. В общем продолжали жить и ждать…

Люда, видевшая отца только на фотографиях и знавшая о нем только по рассказам близких, представляла его этаким богатырем. Взобраться бы ему на колени, обнять и молчать, молчать, молчать…

Вот так, мечтая, возвращалась однажды Люда Заварзина из школы домой. Навстречу мужчина – худой, высокий, с чемоданом. Остановил ее и спрашивает:

– Девочка, а ты не знаешь, где здесь восьмая школа?

Люда, конечно, рассказала, показала: сначала сюда, а потом – вот туда. И – бегом домой. Оглянулась: вновь незнакомца увидела. И он идет не в сторону школы, а в сторону их дома. Забилось, заволновалось сердце девочки: «А вдруг это и есть папа?! Пусть был бы он!»

Забежала домой, говорит:

– Он вернулся!

А он действительно был ее папой. И первое, что сделала вроде бы уже не маленькая, почти двенадцатилетняя девочка, – так это взобралась на отцовские колени. Обняла, поцеловала и затихла…

…Увы, не все мечты сбылись после возвращения отца с Колымы. Всего лишь один месяц разрешили Илье Григорьевичу жить в Кемерове. Как-никак это промышленный центр, а он, хоть и отсидевший, все равно оставался «врагом народа». И в паспорте стояло «клеймо» – злополучная 58-я статья.

С двумя чемоданами семья Заварзиных уехала на Украину, к родным отца.

– Илько вэрнувся! Илько! – и плакала, и смеялась старенькая мать Ильи Григорьевича.

Но и на Украине нигде не брали на работу бывшего политзаключенного. Непросто было и Людмиле. Она не знала украинского языка, а в школах говорили только на нем. Больше всего боялась остаться на второй год. Но не осталась. И отцу повезло: земляк помог устроиться грузчиком на небольшой заводик.

И вот наконец наступил 1956 год! Хрущевская оттепель. Реабилитировали Илью Заварзина! Все, нет больше на нем клейма «враг народа». Можно возвращаться в Кемерово. Илью Григорьевича вновь приняли на родной механический завод.

И только тогда отец стал отвечать на вопросы дочери: «Как там было? Что самое страшное?»

– Охрана, – отвечал отец, вздыхая.

Илья Заварзин (осудили его в 25 лет) работал на лесоповале, на сопках. Вместе с политзаключенными были и уголовники. Они, сговорившись с охраной, выбирали бригадиров только из «политических». Сами-то уголовники не очень надрывались на лесоповале, но бригадир должен был закрывать наряд по плану. Если отказывался, то его просто сбрасывали с сопки. Сколько их тогда сгинуло!

Однажды захотел умереть, вернее, отмучиться, и Илья Заварзин. Он заполз в сторонку, где собирали покойников и… все-таки выполз назад, собрав все силы, чтобы выжить.

Наступал новый день, охранники вновь били, морили голодом, унижали, в буквальном смысле топтали. Случалось, что в лагерь приезжали какие-то начальники из НКВД. Заключенных выстраивали, а потом стреляли в каждого десятого. Заварзину повезло: он в их число не попал…

Можно сказать, что повезло и дочери Людмиле, оказавшейся среди первых абитуриентов на зачисление в Ленинградский мединститут. Итак, сданы экзамены, а впереди – мандатная комиссия. Там спрашивали о многом. И вдруг вопрос: «Где был ваш отец в годы Великой Отечественной войны?» Что ответить? Правду нельзя. И неправда могла бы вскрыться. Спас Людмилу только что назначенный директор (так тогда называлась ректорская должность) мединститута, профессор Жданов. Сам он был из Томска. Возможно, о чем-то догадался, возможно, это просто судьба, но он сказал:

– Ну, все, хватит вопросов. Это ведь моя землячка-сибирячка.

А две другие девушки-абитуриентки, набравшие проходные баллы, в мединститут зачислены не были. Их отцы погибли в 1938-м в лагерях.

…У студентки-отличницы Людмилы Великоцкой (фамилию сменила, когда вышла замуж) был «свободный» диплом. Но она сама попросила дать ей направление в Кемерово. Ведь там жили родители. Самые-самые лучшие и любимые.

Начинала Людмила участковым врачом. К больным выезжала на лошади. Правил ею бывший фронтовик дядя Саша. И кучер, и человек он был отменный.

Уважение к людям – это у нее от семьи, от отца. Сам он, безвинно пострадавший, врагов не имел. А того человека, который оклеветал его, просто вычеркнул из своей жизни…

…Уже потом, спустя годы, кто-то принесет Илье Григорьевичу книгу Александра Солженицына. Отец, как рассказывает Людмила Ильинична, не сомкнет глаз в ту ночь, когда читал «Один день Ивана Денисовича». Прочтет он и книгу воспоминаний артиста Георгия Жженова. Прочтет и скажет:

– Как будто про меня все написано. Я ведь тоже чуть не утонул в проруби.

– А у вас в лагере были артисты? – спросит дочь.

– Были. Но таких знаменитых, как Жженов, я не знал.

А еще отец рассказывал ей, что по соседству с их лагерем был еще один. Так вот там сидели жены видных военачальников, которых тоже объявили «врагами».

…Но в коммунистическую партию Илья Григорьевич Заварзин все-таки вступил. Считал, что не партия его судьбу исковеркала. Коммунистом он был настоящим. И завод считал своим домом. Скорбел завод, когда узнал, что остановилось сердце Ильи Григорьевича – честного, порядочного человека.

Послезавтра, 30 октября, Людмила Ильинична вновь поедет в поселок Ягуновский, где стоит скорбный памятник. Ведь именно отсюда осенью 1937 года увозили в неизвестность безвинно осужденных и клейменных. По громкоговорителю зачитывали фамилии, статьи… Были и такие, кто подлежал расстрелу. Трупы сбрасывали в заранее выкопанные траншеи.

Старожилы Ягуновки рассказывали потом, что несколько дней из-под земли доносились стоны. Значит, закапывали еще живых… Бог всем судья!

Храм – вот он, недалеко от памятника. Людмила Ильинична, как и все остальные, собравшиеся здесь, зайдут в храм. Поставят свечи. И будут дальше жить, чтобы помнить и скорбеть. Как вот в этих стихах Анны Ахматовой:

Опять поминальный приблизился час.

Я вижу, я слышу, я чувствую вас…

Хотелось бы всех поименно назвать,

Да отняли список, и негде узнать…

Галина БАБАНАКОВА.

НА СНИМКАХ: Людмила с незабвенным отцом; семья Заварзиных вскоре после возвращения Ильи с Колымы.

Фото из семейного архива.

Кемерово.