«Раз и навсегда!»

XX век разлучил двойняшек, но они нашли друг друга почти 70 лет спустя.

Много лет, работая на узле связи телефонисткой, Мария Филипповна Дмитриченко читала на дежурстве книжку за книжкой. За окном ночная буря мешала снег, каждый час неузнаваемо меняя Пространство и Время и показывая Сибирь, как край алмазного утра… Потом заканчивалась смена. Но чужие судьбы, связанные и разорванные, или (редко) счастливо соединенные, или (что чаще, реалистичнее) так и не воссоединившиеся, ранили и долго не давали забыть героев…

Словно в ее сердце тоже жила тайна, которая неизвестно как сбереглась и пока себя не выказывала. Которая еще, придет срок, приоткроется…

И так через много лет и случилось.

Окоп

Тот, первый дом её детства в Гавриловке, в предвоенной Беларуси, был совсем не похож на этот дом почти всей ее последующей жизни в кузбасском селе Панфилово – большой, теплый, светлый, давно по-городскому обжитой.

– А по первому дому помню – желтенький не крашенный пол, такие же стены. И пол, и стены мама мыла песочком… Потом, в войну, немцы дом сожгли. А мы спаслись, убежали в лес, «в окопу», – вспоминает Мария Филипповна уже без страха и слёз, уже давно – только с удивлением и восхищением силой народного духа. – Сколько же наш человек перенес, чтобы Гитлера победить!

…Немцы заняли её белорусскую деревню 10 августа 1941-го.

– Папа и три маминых брата ушли в партизаны. Однажды, уже к подходу наших, в разведке дядю Афоню фашисты поймали, повесили, табличку написали: «Не снимать!» Он целую неделю провисел недалеко от нашего дома… А перед уходом немцы пожгли все дома партизан. Кто успел – выскочил, убежал… Уже все знали – уже были сожженные фашистами вместе с людьми заживо и Хатынь, и другие деревни…

Нас в окопы (а их для деревни партизаны в лесу нарыли специально) папа отводил. Шли по кочкам, я запиналась, плакала, еще тащила за ручку братика: «Не отставай, иди быстрей, я тоже – не могу…» Старше меня сестра, Надя, ей было шесть. Мне было около четырех, младшему Мише – около трех. У мамы на руках младенец… И так – нас, детей, четверо. Окоп – яма метр на полтора. Сколько мы в нем, дети с мамой одни, просидели? Может, с месяц. Надю мама подсаживала, подавала ведерко, та ползла с ведром к луже и так добывала нам воду. А что ели – не помню. Сначала был с собой хлеб. И были мы в одних платьишках. А вылезли «из окопы», как и другие женщины с детьми из других ям, только когда фронт прошел и немцев из деревни выбил – 26 сентября 1943-го.

А пришли домой – на головешки… Мама рядом, на кладбище, под березой, сделала шалаш, там прожили до холодов. Она пробовала рыть землянку – но уже болела, сил не хватило. А папа с партизанами с фронтом сразу ушел. И подселили нас к какой-то бабушке.

А как только папа с войны пришел – накидал в две доски комнатку на пепелище, печку сделал, и мы вернулись домой.

Потом подошла первая годовщина Победы над Германией.

– И гремела музыка. Делали братскую могилу (в войну ведь убитых только прикапывали). И вот стали комочки от бойцов собирать. Экскаватором подготовили место на краю кладбища, туда останки все неделю свозили, запах – жуть какой стоял! А наш дом крайний, он рядом. Я от запаха есть не могла. Такой и запомнила Победу… А потом пришли еще тяжелые голодные годы, когда ели гнилую картошку. И в 1954-м многие уезжали в Сибирь. Папа тоже запрос отправил. Так уехала и наша семья поездом до Томска, потом – на север на машине. В 1955-м там уже, после рождения девятого ребенка, мама окончательно слегла: инсульт. Я, с детства нянчившаяся с братьями, сестрами, полтора месяца ухаживала за мамой, разрывалась между работой и домом. Но мама умерла – ее здоровье отняла война… А я в 1956-м вышла замуж за геолога, с ним переехала жить в Кузбасс.

Астаховы

Прошли годы. Казалось, про малую родину и историю семьи Мария Филипповна, уже сама давно мама, знала всё.

– Мой папа – Филипп Феоктистович Астахов, с Кавказа, сирота, родителей не помнит, в революцию ему было четыре. Моя мама – Анна Максимовна, с Беларуси, сирота, родителей не помнит. Для детей Великой Октябрьской революции – обычная история…

Но однажды в письме сестре Мария Филипповна все-таки спросила: «А что папа о наших корнях тебе успел рассказать?» Умер папа в 1973-м.

– И вот что я от нее тогда узнала… Сестра написала, попросив молчать: папа был из дворянской семьи, его родителей (в Гражданскую войну. – Авт.) убили. Их, детей – Филиппа и Агафью, – отправили по разным детдомам. Они потерялись. Потом нашли друг друга в 1920-х и связь меж собой больше не теряли. Филипп отслужил в армии, в Беларуси, там и женился, остался. А сестра его Агафья вышла замуж и жила на Украине.

Потом прошло еще несколько десятков лет. Страна сменила курс и отношение к прошлому. Дворянскими корнями уже никого нельзя было испугать и даже удивить. И, рассказав своей родовой «ветке» о дворянских истоках в начале XXI века, Мария Филипповна задумалась.

Тётю Агафью она никогда не видала. Может, только в раннем детстве. А вот одно единственное письмо от нее сохранилось. Пришло оно с Украины в сибирский сельсовет через несколько лет после смерти Филиппа. Его выросшие дети разъехались, и Агафье о том, что ее брат умер, ответили из сельсовета. А письмо тети Агафьи потом попало к Марии Филипповне, осталось у нее в старых документах.

Одна дата

И то ничуть не истрепавшееся от старости письмо сыграло свою роль дальше.

– Году в 2001-м я, вспомнив, достала его. Перечитала. «Уважаемый тов. секретарь! На территории сельского совета проживал мой брат, Астахов Филипп Феоктистович, 1913 г. рождения. От него уже несколько лет нет известий… Прошу сообщить о его местонахождении. Не откажите в моей просьбе…»

И то ли то было предчувствие предстоявших событий, то ли счастливый случай, но я взяла и написала тете Агафье под Донецк по тому старому адресу. И за годы, оказалось, адрес-то не сменился. Я получила ответ: Агафья тоже давно умерла. А кто вы, и сколько вас? Это ответил мне Николай, сын Агафьи, он написал, что по профессии – ветврач, что у него двое детей.

И я написала Николаю в следующем письме, когда не стало родителей, и рассказала о моей семье, и что у меня тоже двое детей, написала про всех моих братьев, сестер, и все наши дни рождения на автомате перечислила.

Тут же, мигом, пришел от Николая ответ. «КАК ТАКОЕ ВОЗМОЖНО?! Почему у нас с тобой, Маша, год, месяц и число рождения – 15 декабря 1937-го – совпадают?!» – дрогнувшим голосом рассказывает Мария Филипповна и в волнении встает, чтобы с ним справиться (и заодно подбросить в печь угля). – «А что, если мы – двойня?!»

У старших – спросить уж не у кого. И тогда Николай начал поиск документов, но…

– В украинском и белорусских архивах, куда они написали, ответили: в войну всё сгорело, документы не сохранились…

Но Николай и Мария уже жили радостью родства и близкой встречи. И вскоре Николай с дочкой приехал в гости к Марии на неделю. И когда кузбасские родные встретили его у вагона – поразились: как Николай и Мария похожи!

– Мы познакомили Николая со всеми нашими. Он был рад! А еще золотая осень, наши леса, поездка за грибами вызвали восторг. Он был просто заворожен Сибирью… И я «такая радая» тоже ему была! Мы всё наговориться с Колей не могли…

И с тех пор они друг другу регулярно звонили. (И сейчас родня, уже следующее поколение, переписывается, перезванивается).

А в 2005-м Мария Филипповна, как они и договаривались, поехала к Николаю в гости из Сибири. Брат её сильно звал, очень ждал.

– Мы приехали: «А где?…» – «Коля умер. 40 дней позавчера было. Не стали вам сообщать – билеты же задолго вами куплены». Это было потрясение. Вот так судьба все же успела нас с Колей воссоединить – на прощанье… И все-таки Колю я еще раз увидела. Мне отвели по приезду ночевать маленькую комнату. Легла. И верите – вот так – он вдруг стоит передо мной, в том же костюме, как ко мне приезжал. Душа, значит, его со мной поздоровалась и попрощалась. И всё – я в комнате снова одна… Наутро мы пошли на кладбище, к Коле и к тете Агафье, и я им сказала: «Дорогие мои, спите спокойно».

В те же дни, размышляя вместе с потомками Николая, двойня он с Марией был или нет, его дочь вспомнила такой эпизод. Николай говорил, что «когда-то слышал дома разговор: «Сестра Машенька была, да умерла». И кто-то сказал: «Был Коля брат, да умер».

Еще родные Николая помнят, что Филипп Феоктистович не раз приезжал к Агафье Феоктистовне в гости из Сибири. И не его ли были «эхом» слова договорившихся взрослых о тайне – при виде маленького Коли, которого посчитали спящим, а он проснулся и поднял голову?

– Правды не узнать. Но я тоже в детстве слышала: в роду были двойняшки. 1937-й – был тяжелый год, и наша мама рожала, как все тогда в деревне, дома, и про меня всегда потом говорили, что я слабенькая родилась, сильно плакала, не хватало молока… И, может, Коля был покрепче, и тетя Агафья его забрала в свою семью, чтобы спасти меня? Может, они взяли Колю на время, но привязались, а может, и сразу в дети брали… Я по детству еще слышала, детей у Агафьи долго не было. И Коля уж взрослый стал, когда у Агафьи родилась дочь… И неважно, родной Коля мне или двоюродный, – Мария Филипповна всматривается в фотографию, где они вместе у вагона, в ту счастливую осень их первой встречи. Она долго молчит, а потом говорит с грустью-любовью: – Вот так мы и встретились с братом. Один раз и навсегда. Первый и последний…