Письма из гетто. Живи и передай…

…Стопку старых открыток юргинец Исаак Сапожник нашел дома на антресолях. Их до самой смерти хранили и прятали его родители – Шмуль и Хая-Сура.

Развернул старую газету, взял стопку, перевязанную резинкой, потянул за непрочный узел, и… по столу рассыпалась необыкновенная история семьи. Крича датами, чернея печатью еврейского гетто в польском городе Лодзь (в 1939-м переименованном фашистами в Лицманнштадт), алея гербом Третьего рейха, как каплями крови жертв…

Вчитался, хоть и не знает немецкого, польского, идиша, но разобрал на латинице обращение – к Шмулеку, к Хае… Понял, чья внизу подпись…

– И – ком в горле. Значит, это бабушкин почерк! Ее звали Идесс. На обороте – писал дедушка! – дрогнувшими руками подносит старую бумагу с тесными строчками к глазам, и, сняв очки, перечитывает 71-летний инженер «Юрмаша» Исаак Шмульевич. – Эта история словно сюжет многосерийного фильма, но это быль! И я, разобравшись в родительской тайне, соединив обрывки семейных воспоминаний с письмами, ее сейчас расскажу. И надеюсь, так продлится память о них…

Итак, он, родившийся в Юрге, помнит с детства, чем пахли руки самых дорогих ему людей. Мамины – корицей. Папины – машинным маслом. А теперь знает: руки бабушки Идесс, умершей от голода в далеком Лицманнштадском гетто, успевшей отправить письма, пахли… гарью. Фашисты, отрабатывая сценарий истребления народов, систему гетто, хотели стереть имена, лица, запахи, память о людях… Не вышло.

Побег

Всё началось сентябрьской ночью 1939-го, когда раненый солдат разбитой немцами польской армии добрался до Лодзи, постучался в дверь. Это был Шмуль, сын портного, типографский рабочий, перед вторжением Гитлера в Польшу вступивший в компартию и мечтавший о социализме.

А пришел он к невесте – Хае Вайнгартен, девушке с фабрики, с которой познакомился когда-то на митинге. И семья Хаи спрятала Шмуля. А поправился парень – сели решать, что делать.

– Польша оккупирована фашистами. И то ли потому, что кто-то из старших предположил, что немцы начнут истреблять евреев, и семье лучше разделиться, а скорее потому, что Шмуль был «левых» взглядов, решили бежать в СССР, – пересказывает Исаак Шмульевич.

И на восток ушли вчетвером. Шмуль с Хаей. Младший брат Шмуля, Зельман, подросток лет шестнадцати. И брат Хаи – Шимон.

– Они шли ночами. Последней преградой была река. За ней – советские пограничники. Им повезло: к ним, евреям-беженцам, на советской заставе отнеслись по-человечески, не приняли за шпионов. И потом, после проверок, Шмуль и Хая попали в Молотов (ныне Пермь). Зельман – в Татарстан. Шимон – в Берёзовский (под Пермью).

А переход через реку, страх быть унесенным волной или быть убитым, остались в памяти навсегда. Сын Шмуля и Хаи помнит, что родители позже никогда, даже в жару, не купались…

«Мы все здоровы…»

А родные в Лодзи, не прошло и месяца, услышали приказ: евреям в центр города не ходить. Дальше – уже вал запретов. И в начале февраля 1940-го – приказ о переселении в гетто, в старую часть города. И там, на пятачке в 4,13 квадратных километра, собрали, судя по историческим цифрам, хранимым в местном музее Независимости, 204 тысячи человек.

В огражденной зоне, в домах без тепла, воды. Со скудным пайком – полагалось всего 600 килокалорий на человека в день. Без лекарств. С единственным шансом выжить, если ты получишь работу…

– В гетто оказались родители и младший брат Шмуля – Янек. Родители Хаи, ее сестры – Стефа, Цирл. Сестра Хаи – Франя – попала в Варшавское гетто, – продолжает рассказ Исаак Шмульевич. – Из гетто не сразу, но разрешили писать письма. И бабушка Идесс писала в СССР. Кратко, зная о цензуре в гетто. Но она писала в СССР Хае, Шмулю, Шимону со Змулеком о главном, чего цензура ее лишить не могла. О том, как любит и скучает.

Вот письмо Шимеку, на Урал, он уже работал автомехаником.

«30/IX-1940. Дорогой брат и сын!.. Мы очень часто говорим о тебе, Хае, Змулеке… Все ваши письма мы получили, но долгое время не давали ответ. Сейчас мы… опять имеем возможность писать. Мы все здоровы. От работы мы живы… Дорогой Шимек, здоров ли ты? И кто варит тебе? Купил ли ты себе хоть какие-то вещи?»

А вот письмо – Шмулю и Хае в СССР, после того, как они отправили в гетто посылку с салом.

«31/I-1941. …Сегодня у нас и у семьи Сапожник большая радость, так как мы получили посылку. Мы вам очень и очень благодарны… Мы все живы и здоровы… Сегодня мы также получили письмо от Шимы из Бердичей. Вы можете представить наш счастливый день? В семье Сапожник все здоровы. Отец Шмулека и Езеф имели до сегодняшнего дня работу в швейной мастерской…».

И дальше – ни слова о страданиях, о смертях в гетто. А ведь там прошли уже две лютые зимы, без дров, люди грелись, только прижавшись друг к другу. Уже были и будут эпидемии, в том числе тифа. И расстрелы были и будут…

Последнее письмо из гетто пришло Шмулю и Хае, жившим в общежитии, работавшим – она няней в детсаду, он – на оборонном заводе, на второй день войны, 23 июня 1941-го. Любящее и мудрое сердце Идесс, отправляя письмо в конце мая, словно чувствуя близкое нападение Германии на СССР, продиктовало наказ, и он, перечитываемый в войну много раз, давал, дарил силу рода…

«27/V-1941. …Сейчас ситуация, которую нужно переждать, нужно набраться терпения…»

Последний ответ – из СССР – родные в гетто не получили. Война оборвала ниточку связи, казалось, навсегда…

В январе 1942-го из Лицманнштадского гетто начнется отправка людей – в печи и газовые камеры. К маю 1944-го там не останется детей и пожилых. А вообще гетто, второе по величине в Польше и самое долгое по времени существования в Третьем Рейхе (потому что фабрики в нем были нужны фашистам), просуществовало до конца августа 1944-го. От него осталось в живых, по разным данным, всего от пяти до семи тысяч человек…

– И наши здесь, в СССР, и в Великую Отечественную, и потом, долго не знали, что случилось в гетто, и жив ли из наших кто…

Объявление

Из четверки, бежавшей в СССР, в Великую Отечественную был на фронте Змулек. Хаю призвали в трудармию. Шимон работал на заводе. Шмуля перевели уже в Юргу на оборонный завод.

– После войны Шмуль с большим трудом нашел Хаю, привез в Юргу, родился я, – продолжает Исаак Шмульевич. – Брат Хаи – Шимон – вернулся из СССР в Польшу. Он еле нашел, во Франции, сестру его и Хаи – Стефу.

От нее узнал, что старшие все умерли в гетто от голода.

Что брат Шмуля Янек сожжен в Освенциме.

Сестра Хаи Франя погибла в восстании в Варшавском гетто в 1943-м.

Что из гетто в Лодзи Стефу и Цирл тоже отправили в Освенцим. Цирл умерла в Освенциме за две недели до освобождения. Уцелела только Стефа.

Прошли годы… Воевавший и потерявшийся для родных Змулек, осев в Беларуси, женившись, в 1958-м поехал в Польшу. Он надеялся хоть что-то узнать о своих.

– Змулек пришел в бывшую родную квартиру, там давно уже жили поляки. Никто ничего о родных не знал. Он стоял на пороге, видел отцовскую швейную машинку, хотел попросить, на память, не решился. И уехал из Польши снова в СССР. Но успел в Лодзи дать объявление в газете, что ищет брата – Шмуля Сапожника. Он думал, Шмуль с Хаей вернулись в Польшу.

И – чудо: то объявление в газете случайно прочитал Шимон! Он пришел в редакцию в Лодзи, получил советский адрес Змулека, написал ему… А Шимон знал, что Шмуль с Хаей в Юрге. И так они списались, все из той четверки, и нашли друг друга…

«Я свидетельствую…»

– Прошла целая жизнь. Мой отец, уважаемый в городе строитель-монтажник, награжденный орденом, и представить не мог, что потерянные в войну близкие еще встретятся! – волнуясь, говорит Исаак Шмульевич. – И вдруг нам звонок… из Австралии. Это Шимон, брат моей уже умершей мамы Хаи. Оказалось, Шимон из Польши перебрался с семьей вслед за семьей Стефы в Австралию. Они хотели пригласить Шмуля в Австралию, в гости. Но поехал я, отец уже очень болел.

Я привез потом из Австралии ему фото – из юности. Оно в 1939-м было размером с почтовую марку, на нем перед оккупацией сняты Идесс со взрослыми дочерьми. Сзади – Шмуль, Хая.

В Австралии это фото смогли увеличить. Оно стало Шмулю Сапожнику счастливым подарком. И он успел его получить за два месяца до смерти, вернуться в незабываемое прошлое.

А несколько лет назад часть писем из гетто – этих свидетельств мужества и вечной любви – нашедший их Исаак Сапожник отправил в Израиль, в банк данных мемориала Яд ва-Шем, в музей памяти жертв нацизма. Его друг ехал в Иерусалим, и Исаак Шмульевич передал с ним несколько писем.

– К письмам я заполнил лист свидетельских показаний, выполнил долг перед родными, – говорит внук Идесс, сын Шмуля и Хаи. – Так моих погибших родных внесли в огромный, в несколько миллионов, электронный банк данных… И позже вдруг мне письмо из США. Оказалось, родственник из почти исчезнувшего рода отца! Он в банке данных увидел мою информацию, и он ждал ее всю жизнь…

P.S. Автор благодарит за помощь в подготовке материала юргинского краеведа Светлану Зарубину, а также филологов Валентину Протасову, Александра Барбачакова, переведших письма из гетто.