Красный песок

Воин-герой на 92-м году жизни впервые разрешил себе вспомнить вслух те секретные дни первых обкаток автомата, ставшего потом самым массовым оружием на Земле, и встречи с его конструктором.

– 70 лет назад Михаил Калашников представил разработанный им автомат. Я потом его испытывал. Был не один, да… Америка хотел наш секрет. Не дали. Да… Это наша 100-я Свирская дивизия автомат испытывал, – говорит Мухарам Мазитов из Юрги, поглядывая с гордостью на флаг «За ВДВ!» напротив дивана, мешая русские и татарские интонации и игнорируя женский род и стыковки слов так, что я думаю: «А ведь мир всегда принадлежал и принадлежит мужчинам…»

…Утро самого старого десантника Кузбасса до сих пор начинается с откинутой шторы – под шум поднявшихся с подоконника голубей. И с острого влюбленного взгляда в небо. И с домашней зарядки. И с крутежки на «диске здоровья». Он помогает равнять давление и нужен для вестибулярного аппарата.

– Хотя в последний раз прыгал с парашютом в день рождения, в 1950-м, перед демобилизацией, и это был мой 129-й прыжок, – вздохнув, говорит Мухарам.

Позже бурлящее небо обнимало его только в снах. И они часто были про пережитые бои на войне. А в последнее время, как срок действия сержантского слова и расписки о неразглашении закончился, начались сны и думы днем – про несколько лет послевоенных испытаний. И рассказывает Мухарам про них так, словно все было только вчера.

Проверка

– С войны я пришел домой, в село под Юргой, поздно. Еще весь 1946 год служил за границей. А потом нас перевели под город Белая Церковь. Дивизия воевал хорошо, после войны у нас ввели дивизион артиллерии, самоходных установок и так далее…

Для наших бойцов пошли тренировочные (вперемежку с тем, как ловили «бендеровцев» по лесам) и еще – абсолютно новые задания…

– Всё – из разработок – держалось в секрете. Штаб дивизии больше года нигде не держали, перебрасывали, из-за секретности, – начинает Мухарам самую важную часть рассказа. – Стоял я тогда в оцеплении, на учениях. Планеры должны были поднять в небо пушки и отработать их сброс. Такого раньше не было. Новый автомат (Калашникова. –Ред.) должны были тоже испытывать… Но не успели начаться учения, как радио «Голос Америки» сообщило: в таком-то месте СССР (назвали правильно) начались испытания нового типа оружия. Но какого – американская разведка не знала. Наш генерал-полковник разрыв сердца получил, из-за утечки информации. Учения отменили. Мы в оцеплении трое суток простояли – нас не меняли, в полной боевой готовности. По четыре гранаты у каждого, ППС (старый пистолет-пулемет Семенова, коротенький, десантный), патронов – по полной… В целом, больше недели там, уже сменяясь, охраняли, пока всё развозилось…

А лично испытывать новый автомат Мухараму пришлось чуть позже. Они были уже в летних лагерях под Кривым Рогом. Уже знали задачу – проверят новый парашют и новый автомат.

– Не спали ночь. Друг-земляк Толя Сметанин, мы вместе призвались в 1943-м, войну вместе прошли, переживал, говорил, что душа болит. Черт-те какой автомат получим, черт-те на чем приземляться придется – парашют должны опробовать без обрывных строп… Толя нервничал, а я – ничего… Про другое думал. Ведь на испытания я мог и не попасть, но хотел и добился разрешения! – торопится рассказать Мухарам. – Из-за истории моего отца, он… с царем знаком был… А произошло так.

…Начало XX века. Подросток Ибрагим, круглый сирота, скитаясь по Центральной России, попал в сиротское учреждение в Санкт-Петербурге. Выучился, в Первую мировую войну ушел на фронт. И с Георгиевским крестом вернулся – учиться уже в училище младших офицеров. Вот в то училище и приехал Николай II. Зашел на занятие к курсантам. Все вскочили. Ибрагим Хабушев давай подниматься тоже, но царь, проходя, заметив геройский крест, остановился, положил руку ему на плечо, сказал: «Сидите, сидите!» Позже курсанты шумели: «Почему выбрал тебя?» Ведь все герои… А потом – снова фронт, и – контузия, ранение. Госпиталь в Петербурге. Диагноз после долгих месяцев лечения безнадежен: без памяти, ни говорить, ни ходить не может и не будет. Или умрет скоро, но проживет чуть дольше, если вдруг на него обратит внимание кто-то из благодетелей…

– А Зайнутдин Мазитов, мулла, как раз приехал из Сибири в Петербург, передал царю собранные пожертвования в фонд помощи раненым. Узнал про безнадежно больного Ибрагима, пришел в палату. Увез с собой. Так мулла, бездетный, обрел сына, усыновил его, а Ибрагим – обрел семью. Потом мулла отвез его в Томск, к профессору медицины, и тот его на ноги поставил. И дальше – мулла Ибрагима женил. Вот Ибрагим – мой отец, – объясняет Мухарам. – Так вот, когда уже я во Второй Мировой отвоевал и когда после войны выбирали кандидатов, чтобы испытывать новое советское оружие, вызвал меня к себе в части «секретчик», предъявил, что отец-то царю служил, контра, «белогвардеец», и я не достоин… Я вскипел, сказал, что отец всем служил, но сделал выбор в пользу трудового народа и всю жизнь – «за красных». И вообще, вскочил – и за табурет низкий, на котором сидел, хвать, чтоб в сердцах им жахнуть. Дернул, а табуретка никак, привязана. И то была последняя проверка. Имел уже столько медалей, уважение на войне и после… И надо же, все равно потребовалось меня гнобить.

Озеро

А день, когда Мухарам впервые взял в руки автомат Калашникова, был мрачный, вот-вот пойдет дождь. Что ж, говорили десантники, чем погода хуже, тем для испытаний лучше.

Привезли на место. У каждого новый автомат сбоку, застегнут, закреплен. И легок. Ну, немного легче старого, выигравшего войну оружия.

Первый самолет, пролетев, выдал первую партию.

– Восемь парашютистов полетели к земле, – вспоминает Мухарам, – и все приземлились.

А когда подошла его очередь – прыгнуть с новым парашютом, чтоб при приземлении вступить в бой с новым автоматом, – озеро внизу показалось странным. Сколько раз прыгал до этого – с аэростата или с «ЛИ-2», с 600-800 метров, и озеро было обычным. Знал, место самое удачное для больших десантов, аэродром рядом, в войну немцами достроенный во время оккупации. И слышал, что вроде месторождение железной руды в земле там большое, и замечал с высоты, что порой песок у берегов озера становился красным, словно от крови.

А в этот раз и само озеро стало красным. Таким, что прошлая война, которую десантник уже старался забыть, вспомнилась вмиг. Берег отблескивал красными пятнами, как после боев с фашистами и жертвенных – по людям – переправ… И кто знает, может, то сама природа, окрасив песок и воду озера и наблюдая за испытанием оружия будущего, подала знак, что впереди у него – признание мира.

– Но мы, испытывая новый парашют и новый автомат, не желали больше войн. Мы считали, что они нужны, чтобы сдержать и тогда, и сейчас американцев, занятых переделом мира.

…А новый парашют Мухарама поразил.

– Обычно, как ты прыгнул, попал в объятия воздуха, всегда испытываешь динамический удар. А с тем новым парашютом – нет удара в 30 кг! Мне кричат: «Миша, как?» Отвечаю, лечу: «Никакого удара! Хоть спи!»… Рассчитал, приземлился у берега, где глина, мелко. Купол немного на сторону упал, я потянул его, освободился, по-пластунски – дальше. Там – условный бой, холостыми патронами. Наша задача – испытать автомат в воде, протащить как можно больше по грязи, глине, песку. Проверялась в первую очередь надежность… У меня автомат стрелял. А у кого-то заедало… Двигались в шахматном порядке. Бежал, падал, полз. Прошел все обязательные «точки» через каждые 200 метров: в одном месте песок, в другом – болото, например… Стрелял до дна, до последнего патрона. А добрался до последних, запрещающих знаков, до оцепления, – конец испытанию. И каждый раз, сдавая автомат, говорил, что и как.

…Он показался сразу глуше, легче, удобнее (с любовью проводит по тельняшке сверху вниз, показывая, как хорошо автомат прилегал к боку, старый десантник. – Ред.), и камера, где ходит затвор, у старого оружия при стрельбе быстро грелась, а здесь – холодная.

– Одно мне казалось не особо – приклад откидной железный. Сказал, что деревянный бы – лучше. И, кстати, замечание было учтено… Боевыми я стрелял на полигоне, по мишеням, лишь однажды. Точность – не хуже и не лучше, знаю, над этим разработчики продолжили потом работу, и успешно.

…Конструктора Калашникова Мухарам видел дважды. В штатском и позже в форме. Подумал еще: «Вот же великий человек!» И представить себе не мог, что испытания автомата Калашникова изменят дальше его лично, Мухарама, судьбу.

Он потом 38 лет проработал на «Юрмаше» на «оборонку», имел задание первой сборки противотанковой пушки, пробивающей любую броню за километр! И он лично испытывал орудия.

– Я семь тысяч пушек испытал, – говорит Мухарам, добавив, что испытанные им пушки защищали Вьетнам, Египет, были в Афганистане, стоят на русских крейсерах сейчас, воюют в Сирии.

– И хотя это оружие уже «из прошлого века», все юргинские пушки по качеству вечны, – говорит Мухарам. – Хотелось бы, чтобы они служили только правому делу. И… я плачу, когда вижу по телевизору: «мои» пушки стреляют по Донбассу, артиллерист наверняка с русской фамилией с ВСУ стреляет по братьям-шахтерам-славянам… Я за то, чтобы люди по всему миру задумались и начали бы слышать и уважать друг друга. Но это случится нескоро…

…В той же Сирии собралось всё оружие мира. И там… тоже красный песок, и как же его по Земле много…

Последняя встреча — два года назад сослуживец-десантник Василий из Раменского приезжал к Мухараму в Юргу. Фото: из личного архива.