Любить по-русски. Жительница Кузбасса, спасшая останки пленного солдата со свалки, хранила их 40 лет

Скажи кто Наталье Лупиноговой сейчас, что, если б время повернулось вспять, согласилась бы она связать свою жизнь с историей военнопленного снова?

…Слышать 40 с лишним лет пересуды за спиной, что враг недостоин никакой памяти, хоть сразу после нашей победы в Великой Отечественной войне, хоть десятки лет спустя. Не прощен, заклеймён прозвищем зверя навсегда, не достоин имени человека.

…Стоять после ультиматума мужа перед выбором: «Или я, или (брезгливый взгляд мужа на книжную полку с черепом пленного. – Ред.) – он!» И, пожалев пленного, выбранное одиночество пронести с верой, что русская душа, особенно женская, — это не только большая сила и большая любовь. А еще больше – долг. А еще больше – жалость.

…И ждать много лет правды – о мертвом чужом солдате…

— Нет, я бы ничего не изменила, — говорит 65-летняя Наталья. И в добром лице её, и в медленной первой улыбке, и в глазах, из которых исчезло, наконец, напряжение, я вижу долгожданный покой. Потому что история пленного закончена.

«Сосед»

…Тощая собака, пробегая мимо, обернулась, показав коричневатую сухую добычу, которую несла с пустыря.

— Господи, снова растаскивают пленных! – этот миг всю жизнь помнит бабушка Надежда Дергачева. – Тогда, несколько лет после войны, в Яе работали пленные немцы и японцы. Они в лагере умирали помногу. Могильщики, сами пленные, сами все больные, в тонких шинелях, с завязанными зелеными армейскими шарфами лицами в инее, впрягшись в сани, везли мертвых на пустырь даже в минус сорок, каждый день – мимо нашей избы. На пустырь — на лагерное кладбище. Повезло, кого еще по теплу глубоко закопали. А кого мелко, голодные собаки потом по весне разбирали…

Ни маленькая Наташа, ни ее родители этого не видели – они в Яю приехали в1950-х, когда последние партии выживших пленных уж давно отправили на родину. И про немцев, японцев поселок забыл, казалось, навсегда.

Но волны памяти вернулись в 1960-70-х, тогда заросшее тальником вражье кладбище отдали рабочим лесокомбината под застройку, под дома, огороды. И кости, стоило лопатой копнуть, попадались всюду. Их уносили за дорогу. Кто сжигал, кто сваливал в ямы с мусором.

— А я узнала про останки пленных, когда уже после медучилища фельдшером на лесокомбинате работала, — рассказывает Наталья. — Пришел ко мне на уколы экскаваторщик. «Представляешь, — говорит, — мы на смене скелет нашли. Японский или немецкий. Копаем на бывшем кладбище». Я руками всплеснула: «И что вы с ним сделаете?» «Выкинем, что ж еще? А может, его в медпункт снести?» — предложил, обернувшись на стены с памятками пациентам и анатомическими рисунками. И как-то само вырвалось: «Принеси…» И на следующий раз, придя на инъекцию, он принес череп и кисть. Кисть я передала подруге-медику в Томск. А череп пленного долго стоял в кабинете и не раз мне сориентироваться быстро помогал, чтобы первую помощь надежно, верно оказать рабочим с травмами головы перед отправкой в больницу. Череп же – самое сложное в анатомии человека, а нас в медучилище учили лишь на наглядных пособиях из пластмассы.

Так шли годы. И я однажды вдруг поняла, что всегда относилась и отношусь к «соседу» по кабинету не как к наглядному пособию. А как …к человеку с самой трагической судьбой.

Но потом, со сменой работы, Наталье пришлось принести череп пленного домой.

— Я, медик, никак не ожидала от мужа такой бурной реакции, когда в обед забежала домой и занесла череп. Сторону мужа даже поначалу принял мой отец. Он пришел вечером убедить, что муж твой, Наташа, переживает, что мужу не по себе, не может он принять такое в доме. Но я ответила, что выбросить солдата, как потребовал муж, не имею права. И хотя завернула его в ткань, положила в фанерный посылочный ящик, унесла в гараж, и без того неровная семейная жизнь дала окончательно трещину.

От бывшего мужа – в другую квартиру. Вскоре переезжая с детьми, Наталья забрала самое ценное – солдата и книги.

— И, конечно, потом за долгие годы я не раз решалась похоронить солдата. Думала рядом с могилами родителей-фронтовиков положить. Но брат был против. А сделать это тайно от родных – не выход. Еще у меня не раз просили его родители студентов-медиков. Но я не соглашалась, понимая, что студент закончит институт и выбросит. И в итоге – не было выхода и не было мне покоя…

Эксперт помог женщине поставить точку в этой многолетней истории Фото: Ларисы Максименко.

Пора!

Давно выросли дети. Уже выросли и внуки. Никто из них не боялся солдата. Все уважали милосердие Натальи. А она, храня череп солдата завернутым, в коробке, дома, продолжала думать:

— Что он умер таким молодым… И что… Раз мне встреча с ним выпала, значит, никому он давно – со времен войны – не был нужен. Его родные, верно, погибли раньше его. Потому может, что один был на свете, и в лагере-то за сломанную войной хрупкую жизнь и не удержался. Но до последнего мечтал – жить! И чтобы хоть кто-то его помнил. Вот я и помнила. И я, человек верующий, приходя в церковь, молясь за упокой моих родителей, прося им царствия небесного, всегда после этого молилась и за этого солдата, за его прощение. И чтобы его тоже в царствие небесное пустили… Но мучило одно: как мне его называть в молитве? Солдатом хотя бы какой страны?

И несколько лет назад Наталье был вещий сон. Пожилой японец из сна говорил: «Вы – очень хороший человек». А следом, уже в яви, в Яю приехала делегация японцев – поклониться могилам пленных японцев. И Наталья, узнав, прибежала к ним – отдать солдата, чтоб его увезли домой. Но один из членов делегации, осмотрев принесенный ею череп, сказал, что, скорее всего, не японский. И все в японской делегации, прощаясь, говорили Наталье: «Вы – очень хороший человек».

— Тогда я и поняла, что сон предвещал приезд японцев и встречу. А теперь понимаю, что то были и первые знаки свыше, и первые выводы о том, что солдат – не с Востока, а с Запада.

А несколько месяцев назад уже эксперт подполковник в отставке Владимир Сухаревский, старший преподаватель кафедры уголовного права и процесса Кемеровского института (филиала) Российского экономического университета им. Плеханова, получил съемку черепа. И подтвердил, что череп — европейца.

— У монголоидного типа – должны быть больше выражены скулы, плоским — лицо, углы черепа плоскими и так далее. Монголоидных признаков – не вижу, — пояснил Сухаревский.

И значит, это немецкий пленный. И он с немецко-японской смешанной черты кладбища.

Пока же шла экспертиза, Наталья уж… поняла, откуда солдат.

— Я встала утром впервые за долгие-долгие годы с мыслью, что всё, пора! Значит, вымолила его. Принесла коробку с черепом в котельную, попросила сжечь. Я солдата перекрестила трижды перед дверкой. Протянула в коробке огню. И он сам «ушел», выпал из рук. Я еще раз его в огне, издали, перекрестила. А вышла… с такой спокойной душой. И смотрю, дымок светлый в небо рванул.

И повернул на Запад. Туда, где его Германия, где исстари принято так прощаться. И когда Наталье сообщили выводы известного эксперта из Кемерова, она поблагодарила и сказала:

— А ведь я итог …уж сердцем знала. Как знаю теперь и то, что упокоилась душа последнего пленного той войны.

Владимир Сухаревский с кафедры Уголовного права и процесса не нашел японских черт. Фото: Ларисы Максименко.