Коногон по имени Надежда

Пять утра. Стук в окошко. Голос соседки по улице: «Вставай, Надюха! На шахту пора».

А Надя после вчерашней смены и не спала вовсе. Руки горели, ныли от боли. Казалось, что с ладоней сняли кожу. Мама и бабушка, охая и ахая, мазали Надины ладони каким-то жиром, а потом обмотали лентами из разорванной простыни.

Вот с такими руками и пришла Надежда на смену. А не прийти было нельзя: время военное. Бригадир, взглянув на юную шахтёрку, сказал: «Ладно. Уголь сегодня кидать не будешь. Передохни».

Лошади уставали быстрее людей

«Отдыхала» Надежда на подготовительном участке. Таскала рештаки. Вернее, тянула – такими они были тяжёлыми.

Узелок с едой, спрятанный с утра под спецовкой, пришлось вынуть, положить между досок. Но когда, проголодавшись, Надежда решила распаковать узелок с хлебом и салом, то обнаружила на его месте громадную крысу. Та уже облизывалась…

Конечно, в обед поделились с Надей своей нехитрой снедью другие девчата. Но предупредили, что из-за крыс еду из-за пазухи вынимать не следует. Вон у шахтёрских лошадок мешочки с овсом тоже на груди болтаются – подальше от крыс…

Лошадей под землёй Надежда увидела только на шахте имени Ярославского. А вот на «Кировке» (шахте им. Кирова) лошадей не было. Да, там Надежда в забой не спускалась, работала породовыборщицей на поверхности. Уголь шёл по конвейеру вместе с породой, и надо было «отделять зёрна от плевел». Вроде безопасная работа, хотя и трудноватая для девчонки 17 лет. Но все понимали: война скидок на возраст не даёт. Уже в пять утра – стук в окно. Пора на шахту…

Такое же строгое расписание было и на шахте имени Ярославского. А ответственности еще больше: восемнадцать-то лет уже стукнуло. Всё по-взрослому. Тяжёлая спецовка, на ногах чуни. Это что-то вроде галош, но безразмерных. Обмотаешь верёвками, чтобы не спадали, – и в клеть, на спуск.

– Страшно было спускаться под землю? – спрашиваю Надежду Евдокимовну.

Кивает, но уточняет:

– Но крысы-то всё равно были страшнее.

За всё время, пока работала в шахтах, Надежда так и не перестала бояться этих ненасытных грызунов. Ей и сейчас, спустя семьдесят с лишним лет, жутко. Зато когда речь заходит о лошадях, лицо начинает светиться:

– Какими же умными они были – шахтёрские савраски. Вкалывали прямо как лошади! Но уставали, изнашивались. И тогда их заменяли на других. Но и другие тоже были умными. Я знаю, потому что ещё и коногонила в войну.

Дайте в руки мне… патефон

Да, была такая в шахте специальность – коногон. Их ещё называли вожаками. И каждая лошадь знала своего коногона по голосу. Вот и к Надежде её лошадка привыкла. Ласковой и доброй была молодая шахтёрка. Сначала лошадь напоит, накормит, погладит, а уже потом сама на ходу перекусит. И – вперёд, с лошадью под узцы и вагонетками позади. В каждой вагонетке – по тонне с лишним угля. Трёх вагонеток вроде достаточно. Но кто-то и больше цеплял. А лошадка-то, в отличие от вагонеток, не железная. Как и молодые шахтёрки…

Была однажды такая ситуация, когда девчонка заснула прямо у конвейера с углём. Одна вагонетка была уже заполнена, пора было насыпать и зацеплять другую, а уголь начал сыпаться мимо. Еле-еле разбудила Надежда ту девушку. Потом они вдвоём лопатами выгребали уголь из-под вагонетки, расчищая путь…

Конечно, Надежда не рассказала бригадиру о случившемся. Время было военное, провинившуюся могли наказать. А та, может, просто на танцы вчера бегала. Молодость-то всё равно брала своё.

Вот и она, 15-летняя Надежда, тоже танцевала в войну. Правда, не в городском саду, а в эвакогоспитале. Разместили его в ленинск-кузнецкой школе №13, где Надя училась. Но когда классы стали палатами, ученики приходили сюда уже не с книжками, а с патефоном и пластинками. Старались крутить песни повеселей, пободрей. Ведь в глубокий тыл отправляли тяжелораненых: с ампутированными ногами, руками. Или ослепших – с тёмными повязками на глазах. Но ученики (сейчас бы их назвали добровольцами-волонтёрами) и незрячих приглашали танцевать. А неходячие в это время могли подпевать: «Дайте в руки мне гармонь – золотые планки! Парень девушку домой провожал с гулянки».

Увы, не все раненые улыбались, когда их пытались развеселить. Были те, кому больше хотелось отправить письмо домой. Надя сбилась со счёта, сколько писем она тогда написала. И по просьбе раненых родным, и просто на фронт – храбрым бойцам от школьницы-сибирячки. Там, в госпитале, а потом на шахтах в Ленинске-Кузнецком и прошла она «военные университеты»…

Потом поступила в горный техникум. Но время, когда была породовыборщицей и коногоном, не считает потерянным. Хотя и сегодня волнуется, когда слышит песню про молодого коногона, которого «несут с разбитой головой». Всякое случалось в шахте. И это закалило ее на всю оставшуюся жизнь.

А Яша всё поёт!

А жизнь у Надежды Евдокимовны Соболевой была разной. Нелёгкой в годы войны, но всё равно светлой. Потому что молодой она была, счастья своего ждала.

Замуж вышла за шахтёра, механика на участке. Родились детки – дочка Галина, а потом сын Серёжа. Жили в шахтёрском посёлке города Белово: туда направили Надежду после получения диплома. Она и квартиру получила. В общем, жить бы да радоваться. Но муж, если трезвый – всем недовольный. А когда пьяный – то хоть из дома беги. Однако она никому не жаловалась, сор из избы не выносила. Надеялась, что муж возьмётся за ум…

Через 20 лет расстались. Жалела только об одном: зачем столько лет терпела?

Дети выросли. И она уже стала инженером. Из Белова семья переехала в Кемерово, где обосновалась компания «Кузбассразрезуголь». После института здесь же стала работать дочь. И у сына всё было хорошо: славная жена, двое детей – мальчишек. Но незаметно к нему подкралась тяжелая болезнь…

Надежда Евдокимовна смогла справиться с таким горем. Не согнулась. И сейчас каждое утро начинает с зарядки на турнике, который ей в квартире именно сын смонтировал.

– На турнике?! – переспрашиваю я, зная, что Надежде Евдокимовне 91 год.

А она вместо ответа подтягивается на этой перекладине!

И ходьбу со скандинавскими палочками Надежда Евдокимовна освоила. А вот тросточки у неё никогда не было. Что это: результат шахтёрской закалки? Или сила воли?

Продолжаю удивляться и восхищаться этой хрупкой женщиной. В её квартире со свежим ремонтом – идеальный порядок, который она наводит сама. Социальный работник Надежде Евдокимовне не нужен. И дома в городе она никогда не сидит без дела, и за городом у нее дача с участком в девять соток! Конечно, помогают родные. Но ей хочется, чтобы они на даче больше отдыхали…

Пока я разговаривала с гостеприимной хозяйкой, нам всё время подпевал попугай Яша. Его подарили Надежде Евдокимовне на 90-летие. Голосистым оказался пернатый дружок. Улыбается Надежда Евдокимовна:

– С ним не соскучишься!

И тут же вновь начинает вспоминать шахтёрских лошадок. Да, она слышала, что когда этих лошадей выводили на-гора, часть их слепла от света.

– Как хорошо, что я таких лошадей не видела, – говорит Надежда Евдокимовна. – Но видела, как лошади плачут. Я же говорила: они уставали быстрее людей…