«Пережить это я не думала…»

Уважаемая редакция! Посылаю вам копию письма моей тети Лидии Андреевны Данилевич (Радченко), которая жила в г. Любань в Белоруссии во время оккупации немцами. Это послание от 19 ноября 1946 года она отправила своей
сестре Марии Андреевне Пилецкой (Радченко), проживающей в г. Топки в Кемеровской области.
«Маруся милая, родная моя, дорогая, здравствуй! Как я рада твоему письму, я так много думала о тебе, но не знала, где тебя искать…
У нас во время войны делалось что-то ужасное… Явились немцы. Ты можешь, Маруся, представить себе, что это были за люди, хуже всяких древних дикарей. Сразу взялись за евреев, отделили от русских. Огородили проволокой, не позволяли русским здороваться и разговаривать с ними, а потом приехал специальный карательный отряд и уничтожил зверски всех. А я спрятала одну девочку лет 11, после достали ей русские документы, и теперь она жива. После евреев взялись за коммунистов, потом за активистов. В последние попала и я, за Степана (мужа. – Прим. ред.). Он, уходя с небольшим отрядом первых партизан, сжигал мосты и т.д. Меня стали таскать в гестапо, били, чтоб созналась, где муж. Я отговаривалась, что он мне не муж. Что у него есть семья в Бобруйске и на Украине, достали документ о разводе. За меня заступился нач. полиции (он работал в полиции от партизан), и меня оставили.
Через полгода немцы начальника полиции разоблачили и зверски его убили. Мне и другим стало плохо. В 42 г.
стали забирать на работу в Германию. Я три дня не выходила из управы от начальника, просила сына Витю не отправлять. Был еще один знакомый в полиции. Упросил господина начальника бывший коммунист, а после при немцах настоящий предатель. Витю оставили до след. отправки…
Ты, Маруся, не представляешь, что это были за отправки. Сначала сгонят всю пойманную молодежь ночью в пустой дом, потом утром грузят в машину, бьют при этом. Сколько крику при этом, плачу, особенно причитают матери, хватают детей за руки, целуют в ноги: считали, что их на смерть отдают…
Потом 42-й год самый страшный был. Евреев не было, взялись за русских. Не было дня, чтобы кого-нибудь не повесили или расстреляли. Вешали сыновей, и мать тут же ставили смотреть. Всех жителей сгоняли смотреть. Я всегда пряталась в подпол. Жить было очень страшно. Я и дети всегда спали одетые. Каждую минуту ждали, что придут за нами немцы, так как стали хватать целыми семьями. И мы все думали, какой страшной смертью нас замучают. Повесят, расстреляют или из живых высосут кровь? Я знала точно, что немцев выгонят. Но пережить этого не думала, а все выдумывала, какую бы выдумать полегче смерть себе и детям…
В начале 43-го года появилось много партизан. Я удрала к ним. Вышла в поле, будто на работу с дочерью Люсей, и не вернулась, а Витя вышел, будто проведать меня (так он сказал постовым). А в поле нас ждали по уговору через связную партизаны и отправили в отряд. Витя остался в отряде работать, а меня и Люсю отправили в безопасную деревню. Сначала было очень хорошо, но потом немец взял нас в кольцо, сжигал деревни. Тогда все население и отряды ушли в лес, в болота. Жизнь была тяжелая, но радостнее, чем в Любани. Здесь мы убегали, прятались, боролись, вредили немцу. Оружие было, толу много, радио, самолеты. А не то, что в Любани: сиди, жди, что придут и, как овец, возьмут. Правда, мы и в Любани кое-что делали. Собирали сведения про немцев и полицию… Через связную получали сводки и разносили доверенным людям, а также расклеивали их по улицам. Разноской больше всего занималась Люся. Ее, как маленькую, меньше всего заподазривали. Очень плохо только, что Люся в лесу простудила горло и до сих пор говорит хрипло и тихо…
По освобождении от немцев мы снова пришли в Любань. Все было разграблено. Я была от всего пережитого вроде как помешанной. Боялась даже своей Красной Армии… В октябре Степан нашелся…»
Зоя Семеновна Пилецкая.
г. Топки.
(Текст с сокр.)