Семья, разоренная войной

Часто смотрю на старую пожелтевшую фотографию – отец, мама, старший брат Евсей, сестра Агафья и я, самый младший. Сфотографировались мы 8 мая 1941 года, когда брата призвали на действительную службу в армию. Больше мы вместе не собирались, да и не собрать было всех – брат погиб в конце 1941-го, отец пропал в трудовой армии…

Жили мы тогда в деревне Ново-Абышево Тогучинского района Новосибирской области. Родители работали в колхозе имени Седова. Отец пас скот, а мы с братом помогали ему. Кроме того, как и все деревенские ребятишки, трудился на сенокосе копновозом, а на жатве управлял лобогрейкой, то есть жаткой с двумя сидениями; я на левом правил парой лошадей, а тятя, сидя справа, на ходу сваливал кучки скошенной пшеницы; за нами шли вязальщицы снопов.

Начало войны мне запомнилось проводами в Тогучинский райвоенкомат наших деревенских мужиков и парней. Забирали не всех подряд. Отец из-за пожилого возраста был взят в трудовую армию, работал в совхозе «Центральный» у станции Курундус, где в мастерских изготавливали для армии сани и телеги.

В то первое военное лето мы, ребятишки, занимались прополкой пшеницы на колхозных полях. Работали за трудодни. При сильной засоренности (это сплошной осот) за один гектар платили один трудодень, при слабой – 0,5 трудодня; мы с сестрой, чтобы помочь маме, выбирали поля с сильной засоренностью…

Денег в семье практически не водилось; за трудодни, после того, как колхоз рассчитывался зерном с государством, также выдавали зерно – когда 400 г на трудодень, а бывало, что и по 80 граммов… А налоги нужно было вносить деньгами. Чтобы как-то выйти из положения, отец, приехав домой на побывку, забил яловую корову и продал мясо в Новосибирске. Налог мы заплатили, но отца арестовали за спекуляцию мясом и осудили на 8 лет с конфискацией имущества. Срок он отбывал в Искитимском лагере Новосибирской области. Там и умер летом 1943 года. Много позднее я прочитал в журнале «Новый мир» воспоминания жены Н. Бухарина об этом лагере — его боялись даже заключенные Магаданской пересыльной тюрьмы; выжить удавалось единицам, остальных губили лагерный садизм и известковые работы…

Брат Евсей служил в Старом Осколе Курской области. В начале войны мы получили от него известие, что, мол, на тракторе подвожу к самолетам «гостинцы» фрицам. В декабре 1941-го к нам домой пришли сотрудники НКВД и сказали, что Евсей был осужден по приговору военного трибунала, потому они опишут и изымут часть имущества семьи. В чем была вина брата – не знаю, но много позднее мама, Харитина Осиповна Карпова, с 1974 года стала получать пенсию за погибшего сына.

Осенью 1941-го в нашей деревне появились первые эвакуированные – с десяток семей офицеров, служивших на Дальнем Востоке. На жительство распределяли в избы крестьян, не спрашивая на то согласия хозяев. К нам подселили семью комбрига танковых войск Дикова – его жену и сына Славу. Нонна Ивановна – очень тактичная строгая женщина была старшей над семьями эвакуированных. Один раз приезжал с фронта на побывку сам подполковник. После освобождения Орла приехали двое порученцев и увезли наших квартирантов.

Второй волной эвакуированных были семьи немцев с Поволжья. Их сначала приняли с неприязнью, но потом увидели, что это такие же, как мы, только еще несчастнее. Мужчин сразу же забрали в трудармию, а женщины, дети и старики остались без средств к существованию. Помню, весной 1942-го женщины просили у крестьян разрешения вскопать их огороды, чтобы выбрать оставшуюся в земле картошку. Из нее пекли «тошнотики» – противная, но все же еда.

После создания Ладожской дороги жизни к нам прибыли семьи ленинградских блокадников. Вспоминается случай, когда двое ребятишек 5-6 лет подобрали задушенных в мышеловке мышей и радостные принесли маме, чтобы она сварила суп…

В 1943-м я закончил 4 класса, и мама отдала меня в ученики к колхозному сапожнику дяде Иллариону Ермакову. Просидев зиму на липке (сапожном сиденье), я научился шить и починять обувь, придумал обшивать пимы кожей на манер глубоких калош. Доярки в пригонах ходили по навозной жиже, их пимы никогда не просыхали. А теперь они, как говорили, стали ходить сухой ногой. Одна из доярок, Авдотья Ишкова принесла однажды килограмма три мяса в уплату мне за работу. Я не брал, говорил, что мама будет ругаться. А она мне: «Бери, золотые твои рученьки, ты нас своей работой спасаешь». В 1990-х годах она стала одной из двух свидетельниц, подтвердивших мой колхозный рабочий стаж в годы войны. При нашей встрече она опять мне поклонилась за те пимы…

Главная же моя работа в колхозе состояла в рубке и привозке на быках дров, силоса и сена на коровью ферму, где мама была заведующей. Кормов не хватало, а за падеж скота спрашивали, как за вредительство… Колхоз кормил Красную Армию и города, но не колхозников. Нам приходилось заботиться о пропитании самим. Нас выручала наше единственное достояние – корова Дочка. Зимой ее запрягали в сани, летом в телегу и возили дрова и корма, а весной на ней же пахали огород. Пахота была казнью для коровы и ее хозяев. Я вел Дочку, а мама налегала на плуг. Пройдя 5-7 шагов, корова останавливалась и дрожала всем телом от перегрузки. Мама сквозь слезы кричала мне, «Тяни ее, тяни», и опять мы делали 5-7 шагов… Вечером Дочка давала нам крохи молока, но пить его вволю было нельзя – надо нести на молоканку. В год положено было сдать 220 литров плюс еще 40 литров за жирность. Так что питались мы картошкой и овощами, которые сумели вырастить. Кроме того, в огородах выращивали коноплю на масло и волокно, лен и просо. Пшеницу и рожь сеять было запрещено. Зимой при коптилках пряли пряжу, потом заносили в дом кросна (ткацкий станок) и ткали холст.

Конечно, мы не испытали такого голода, как, скажем, ленинградцы в блокаду, но все военные, да и послевоенные годы мне мечталось наесться досыта…

Лишившись мужа и сына, мама всеми силами старалась сберечь нас с сестрой. Потому весной 1945-го, каким-то образом получив паспорт, перевезла нас в Тогучин. В день, когда объявили об окончании войны, я копал канаву со стороны улицы, чтобы талые воды не залили огород. В центре города послышались ружейные залпы, люди бежали туда и кричали «Победа!». Я рванул следом за ними, а потом заплакал и продолжил работу. Радоваться Победе сил не было, слишком много отняла у нашей семьи война…

Николай Симкин,труженик тыла.

На снимке: семья Симкиных (слева направо): Евсей, Агафья, Евсей Евдокимович, Николай, Харитина Осиповна.

Кемерово.