Осень в Тартарии

В кемеровском Доме художников открылась выставка «Страна Сибирия», представляющая графику супружеской четы кемеровских художников – Марины Коломеец и Константина Эпова.

Выставка задумана как передвижная: она стартовала в 2012 году в Петербурге и с тех пор объехала несколько городов Сибири и Дальнего Востока. Заметную часть экспозиции занимает книжная и иллюстративная графика, поэтому кемеровская экспозиция приурочена еще и к Году литературы, объявленному в России президентским указом.

Работы Марины Коломеец хорошо известны кемеровской публике: года три назад в этих же стенах проходила ее персональная выставка, некоторые из представленных серий отмечались на ежегодных городских выставках «Лучшая работа года». Такова, в частности, серия «Элим – земля предков». Первоначально представленная как триптих, она с тех пор изрядно разрослась. О содержании серии говорят сами названия: «Рождение слуха», «Повелитель рек», «Песня охотника». Здесь изображается некий охотничий и скотоводческий рай, населенный кабанами, конями, лосями, птицами, преображенными специфической оптикой первоначальных мифических времен. Подразумеваемое созвучие «Элим – Эдем» подчеркивает это впечатление.
Гротескная манера Марины Коломеец достигает полной законченности в броском триптихе «Синий ветер», где героев всего три: баран, шаман и ворон. В похожей манере решена черно-серо-коричневая серия «Легенда о Мрасском пороге»: люди, звери, солярные символы образуют как бы орнамент, закрученный то вихрем, то течением, то силами земного тяготения.

Этой лаконичности и органичности лишены другие этнографические серии Коломеец, иллюстрирующие легенды и эпические сказания коренных народов Сибири, где сюжетное задание порой теряется в изобилии деталей: шаманы, бубны, мифические птицы, мотивы наскальной росписи. Впрочем, здесь также стоит отметить продуманность и точность названий: «Колыбельная» относит к мифическому «времени сновидений», dreamtime, как у австралийских аборигенов; «Танец медведя» отсылает к конкретному обряду, широко распространенному у сибирских народов, и т. п.

При этом художница охотно использует надписи, которые в совокупности составляют целый шорско-алтайско-телеутский словарик. Все это, как и было задумано, придает графическим листам повышенную аналитичность, но и растворяет первоначальные образы в облаке истолкований.

Одна из графических серий Коломеец называется «В родном городе» и представляет городские виды преображенными в сказочно-романтическом духе. Тяга к гротеску присутствует и здесь: среди стилизованно-закрученных зданий, колонн, фонарей и деревьев проступают то очертания рыбы, то физиономия кота. Это, безусловно, какая-то потусторонняя топография, хотя ничего инфернального в ней нет. Впрочем, действие любой сказки, хоть фольклорной, хоть литературной, как в данном случае, происходит не на этом свете.

С творчеством Константина Эпова в достаточном объеме я познакомился на нынешней выставке впервые. По манере это художник гораздо более традиционный. На выставку он дал две графические серии, выполненные цветными карандашами и пастелью. В тетраптихе «Тишина», «Первый снег», «Праздник весны» и «Новые земли» сцены из жизни коренных народов напоминают иллюстрации к «Гайавате» Генри Лонгфелло или романам Фенимора Купера. Это, разумеется, оправдано общностью происхождения сибирских народов и американских индейцев, у которых даже мифологический фонд до известной степени общий. Однако поэма Лонгфелло, не говоря уж о Купере, использовала лишь отдельные мотивы индейского фольклора, переплавляя их в новое романтическое целое. Вот и графика Эпова отличается схожей мерой условности.

Серия пастельных пейзажей Эпова («Лесные тропки», «Август», «Томь» и др.) изображает преимущественно осенние виды – цветные, нарядные, с тщательной проработкой деталей. Из них стоит выделить «Таежную речку», более сдержанную по колориту, зато наделенную повышенной динамичностью.

Во втором зале представлена уже сугубо книжная графика. Эпов представил серию иллюстраций к рассказу А. Кочкина «Осенние тайны». Сюжет его, как можно понять, составляют приключения лисы и собаки; более того, иллюстрации складываются в подобие комикса, по которому нетрудно восстановить фабулу. Коломеец, иллюстрируя сказку неизвестного автора, отказывается от последовательного рассказа, предпочитая воспроизводить отдельные самодостаточные сцены типа лестницы, ведущей на небеса, или коней, тонущих во тьме, как в воде.

Отдельно меня порадовала серия Константина Эпова, воспроизводящая в увеличенном виде гравюры из книг старых путешественников по Сибири, таких как голландский купец Исаак Масса (начало XVII века), голландский дипломат Николас Витсен (1660-е годы) и французский иезуит Филипп Аврель (конец того же столетия). Названия опять же говорят сами за себя: «Быт сибирских туземцев», «Самоед», «Город Верхотурье», «Заклание овец тунгусами», «Охота на соболей», «Северная и Восточная Тартария» и т. п. Художник проявил тут смирение паче гордости. Он выступил вроде бы как послушный копиист, однако разглядывание старых гравюр само по себе доставляет удовольствие, сравнимое только с разглядыванием старых карт. И этот тонко найденный ракурс составляет несомненную заслугу Эпова; это настоящая золотая жила, которую стоит эксплуатировать и далее.

Юрий ЖУКОВ.