Японцев мы не обижали

В номере газеты за 12 ноября помещена заметка «Дорогие кости» о пленных японцах. В заметке дана такая мрачная картина. А у меня сохранились совершенно противоположные воспоминания.

В Великую Отечественную войну я работал на оборонном заводе в городе Киселевске. В 45 году поступил учиться в Прокопьевский горный техникум. Во время производственной практики мне дважды по полтора месяца пришлось работать на Киселевской шахте им. Вахрушева вместе с пленными японцами. В то время там были и пленные немцы, но с ними встретиться мне не пришлось. Знаю, что отношение к японцам было значительно лучше, чем к немцам. На работу их приводили строем человек 150. Впереди шел офицер, а сзади два автоматчика. Утренний наряд начинался в 6 утра. Лагерь военнопленных находился километрах в 6-7 от шахты, стало быть, поднимали их часа в 4 утра. На шахте они расходились по участкам, получали наряд на работу, и к этому времени им привозили завтрак. Они ели и шли на работу. Так вот, хлебом они даже делились с нами. О том, что мы – голодные студенты, они знали, поэтому делились. Помню, о кашах они говорили: «Рис, пщена — оросё (хорошо), овсянк – плёх». Дисциплина у них была железная. Их офицер бил их. А они даже не пытались защищаться. Мы постоянно возмущались: «Что вы ему морду не набьете?!» Но они даже обсуждать эту тему боялись – низзя!

На вопрос: «Чем ты занимался дома?» почти все отвечали: «Рис» (сеял, садил). Один рассказывал, что он работал на паровозе, бросал уголь (видимо, кочегар). И показывал: ровным слоем кидаешь уголь – «оросё» (хорошо). Кучкой бросил – «зуба нит» (видимо, машинист выбил зуб). У многих было высшее образование. А у одного пленного папа был владелец завода.

В лагере у них издавалась газета на японском языке. Они переписывались с родиной. Как-то пришли на смену все веселые, что-то обсуждают. Спрашиваем: «У вас что-то произошло?» Отвечают, что получили письма из дома.

Запомнился такой случай. Было воскресенье и какой-то православный праздник. Несколько человек не вышли на работу (за прогулы уже не наказывали, как в войну), а план выполнять надо. Начальник участка с горным мастером кое-как распределили людей по забоям (один русский, один японец). А на доставку леса остался один японец. Горный мастер ему объясняет: вылезешь на поверхность, машина повезет лес, тебе в скважину кинут, и ты бросай лесину. Понял? Кивает: «Понял».

Прошло полсмены, японец не сбросил ни одной лесины и на крик не отзывается. Горным мастером был пожилой мужчина. Посылает меня узнать, в чем дело. Надо было подняться по лестнице на 100 метров. Я поднялся. Японец сидит у скважины — пьяный в хлам. Увидел меня и говорит: «А, тюден (студент)». Спрашиваю, почему он лес не спускает. Отвечает: «Руби, руби нет, рука мать-перемать». Что характерно, говорить могли кое-как, а материться по-русски у всех получалось. Спрашиваю, кто его так напоил. Показывает на кривой нос (в обрезном штреке работал проходчик с большим кривым носом, он две кружки и налил). Сходил домой и принес бидон браги. Тогда почему-то самогон не варили, а только настаивали брагу.

Спускаясь вниз, я зашел в забой обрезного штрека. Горбоносого проходчика там не оказалось. А японец облевался, в углу храпит богатырским сном. Видимо, и ему налили две кружки.

Я хочу сказать, что отношение к японцам со стороны наших ИТР было хорошее. А рабочий даже принес и угостил своей бурдой. Почему в яйском лагере были такие тяжелые условия, сказать не могу.

Л. Ф. КУЗНЕЦОВ.

г. Ленинск-Кузнецкий.