ЧИТАТЕЛЬ

«Остроумец, джентльмен, зануда и гений»

Нина Демурова. Льюис Кэрролл. М., Молодая гвардия, 2013. 414 с. (серия ЖЗЛ, вып. 1390).

Первый анонимный перевод «Алисы в Стране чудес» появился в 1879 году; он назывался «Соня в царстве дива». Позднее сказку переводили Матильда Гранстрем, Александра Рождественская, Поликсена Соловьева, Михаил Чехов (брат Антона Чехова), Анатолий Д’Актиль, Александр Оленич-Гнененко, Владимир Сирин-Набоков. В СССР свои переводы сказки издали Борис Заходер, Александр Щербаков, Владимир Орел, Леонид Яхнин; а уж в постсоветское время переводы, опубликованные и неопубликованные, исчислялись десятками.

Но классическим стал перевод Нины Демуровой, появившийся в 1967 году: он до сих пор переиздается чаще, чем все другие, вместе взятые. Нине Михайловне довелось переводить прозу Честертона и Эдгара По, Диккенса и Апдайка, сказки Фрэнсис Бёрнетт, Беатрикс Поттер и Джеймса Барри, но славу ей доставили именно переводы двух сказок про Алису. Она почетный член Кэрролловского общества, не раз бывала в Англии и написала ряд книг о своем любимом авторе (первый очерк его жизни и творчества пера Демуровой вышел в 1979 году).

Демурова заявляет, что Чарльз Латвидж Доджсон, издававший свои книжки под псевдонимом Льюис Кэрролл, был математиком и логиком, но этими сторонами его творчества она не занималась, поскольку сама она не математик и не логик. Но книга ее получилась суховатой, логически выверенной и математически расчисленной. Здесь лаконично рассказывается о годах учения героя, о том, как он принял духовный сан и так и не женился, о преподавании в Оксфорде, о богословских занятиях и увлечении фотографией, о его дружбе с маленькими детьми, особенно девочками. А также о главных книжках Кэрролла (кроме приключений Алисы в двух частях, это поэма «Охота на Снарка» и нравоучительный роман «Сильвия и Бруно») и их интерпретациях. В общем, ничего лишнего. Хотя именно Льюис Кэрролл показал широкой публике, как устроено воображение математика; после этого и причуды наших соотечественников Николая Лобачевского и Григория Перельмана не кажутся такими уж диковинными.

Впрочем, Демурова как раз и хочет защитить своего героя от носителей слишком разнузданного воображения. «Я много занималась Кэрроллом, — рассказывала она в интервью после выхода книжки, – читала его переписку, дневники, воспоминания друзей и коллег, детей, с которыми он был дружен. В результате у меня создался образ совершенно особенного писателя и человека. Мне захотелось рассказать о нем и защитить его. У нас сейчас очень модны всякие огульные обвинения, в частности, в педофилии. Я хотела защитить от них Кэрролла, который не имел никакого отношения к этим грехам. Он был человеком очень чистым и добрым, и очень религиозным, писал на богословские темы, читал проповеди — ведь он был священник. Сейчас волна такая — всех обвиняют в педофилии. Везде хотят найти какую-то грязь».

На наш взгляд, эротическая подоплека вполне могла присутствовать в воображении Кэрролла (как и в воображении Достоевского или Набокова); важно, что эту изнанку он никому никогда не показывал, оставаясь человеком безукоризненного поведения и писателем строгих правил. Иллюстратор одной из его книжек Гарри Фёрнесс проронил формулу: «остроумец, джентльмен, зануда и гений». В практиках нынешних сексуальных меньшинств раздражают ведь не сами практики, а то, что практиканты почему-то непременно хотят посвятить в них всех окружающих. А уж из какого сора растут блестящие нонсенсы Кэрролла – тут специалистам и книги в руки. Во всяком случае, книжка Демуровой показывает, что произрастали они не только из «телесного низа».

Самые интересные страницы книжки – как раз об интерпретациях «Охоты на Снарка»: в ней видят и предсказание краха мировой экономики, и квинтэссенцию арктических экспедиций, и пародию на процессы самозванцев, и философические поиски Абсолюта. Замечательно рассказано о возможных прообразах кэрролловских героев. Например, сцена «безумного чаепития» навеяна эскападами художников-прерафаэлитов: у Данте Габриэля Россетти на столе спал австралийский вомбат, а по саду гуляли броненосец, кенгуру и голые пьяные коллеги, отчего чопорный Доджсон с прерафаэлитами скоро раззнакомился.

Очень интересно читать и о путешествии героя по Германии и России – его единственной заграничной поездке, предпринятой в 1867 году. В старости он проронил в письме, что «Москва была самым замечательным из того, что я когда-либо видел». Почему-то Кэрролла поразила именно Москва, хотя он побывал и в Петербурге, и в Нижнем Новгороде, и в Сергиевом Посаде, и в Новом Иерусалиме.

Двойной портрет в четыре руки

Дмитрий Володихин, Геннадий Прашкевич. Братья Стругацкие. М., Молодая гвардия, 2012. 350 с. (серия ЖЗЛ, вып. 1331).

Аркадий и Борис Стругацкие были и остаются в России культовыми писателями. Как-то я выразил неудовольствие фальшивым тоном и вычурным письмом поздних опусов Василия Аксенова. Мне возражали: все это неважно, в старости можно себе позволить писать хуже, чем в молодости, главное – Аксенов повлиял на мировоззрение целого поколения. В таком случае братья Стругацкие повлияли как минимум на три поколения, и поздние книжки были не сильно хуже ранних, а ранние ничуть не поблекли за пятьдесят с лишним лет. Напомним, что экранизировали их романы крупнейшие режиссеры эпохи: Андрей Тарковский, Александр Сокуров, Алексей Герман (хотя много было и поделок гораздо худшего качества).

Но у культа Стругацких есть оборотная сторона. Вся биографическая и литературоведческая продукция о них пока что отдана на откуп их смиренным поклонникам, оголтелым фанатам и прилежным ученикам. Во-первых, это доказывает, что между фантастикой и литературным мейнстримом еще лежит какая-то неуловимая, но непроходимая граница – хотя признанные шедевры, казалось бы, должны ее с легкостью преодолевать. А во-вторых и в главных – биографии Стругацких получаются удручающе низкого качества, и рецензируемая книжка не исключение.

Она переполнена затхлыми штампами типа «Но это были уже другие Стругацкие». Или «Океанский фрегат «Братья Стругацкие» поменял оснастку, поставил новые паруса, поднял новые флаги и вышел из гавани в новое плавание». Чужие цитаты авторы прочитывают как-то по-олбански, например, расшифровывают сокращение ПНА как «Пикник на обочине» (хотя из контекста понятно, что имеется в виду «Путь на Амальтею»). Не лучше обстоит дело и с осмыслением сюжетов книжек. Оказывается, в «Улитке на склоне» Управление – это проклятое прошлое человечества, а Лес – его нисколько не светлое будущее. Подумаешь, какое открытие, об этом прямо говорится в пастернаковском эпиграфе к роману, да и поговорка «темный лес» лежит на поверхности.

Оказывается, в книжках своих Стругацкие борются с Традицией («не традицией ходить на Новый год с друзьями в баню, а Традицией с большой буквы») и приравнивают ее к фашизму. На первый взгляд, это более глубокая мысль. Ну, тогда и сравнивать поздние книжки Стругацких нужно не с опусами Ефремова и Казанцева, а с провозвестниками «консервативной революции», с квазифантастическими романами Германа Гессе («Игра в бисер») и Эрнста Юнгера («Гелиополь», «Эмесвиль» и др.).

Заметим, что авторы слишком доверяют поздним комментариям Бориса Стругацкого к ранним книжкам и его высказываниям в интервью, зачастую кокетливым и путаным. А если и решаются полемизировать, то с такими расшаркиваниями, что уже и не смешно. Между тем в своей публицистике писатели нередко бывают глупей и прямолинейней, чем в художественных текстах, это известный эффект: достаточно почитать простодушные комментарии Гавриила Державина к его великолепным стихам.

В общем, у Володихина и Прашкевича получилась книжечка типа «сделай сам», яркий пример самообслуживания фанатского цеха. Впрочем, в серии ЖЭЛ в последние годы выходит продукция очень разного качества, так что ничью репутацию этот опус не поколеблет. А толковой и глубокой книжки про Стругацких мы, надеюсь, дождемся еще в нынешнем десятилетии: должно же количество когда-нибудь перейти в качество.

Юрий ЕЛЫКАЕВ.

Книги предоставлены магазинами «Аристотель» и «Буква».