Первоклассница, ворочающая бешеными деньжищами

Персона

Искусствовед Марина Чертогова – человек, который определенно влияет на лицо и душу столицы Кузбасса. После окончания престижнейшего вуза — Ленинградской академии живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина — она вернулась в Кемерово. И об этом шаге, отнюдь не обычном для провинциалов, покоривших столицу, не пожалела ни разу.

И еще удивительная вещь: питерский аристократизм, стильное изящество во всем – в манере держаться, в характере мышления, в способах работы — ей удалось сохранить навсегда. В Кемеровском музее изобразительных искусств она трудится уже 30 лет. Завтра у Марины Чертоговой юбилей.

— Настало время итогов? Поговорим о том, что сделано?

— Не сделано ничего – все в процессе. Но процесс пошел.

Главное в музее – коллекция. Если я работаю здесь 30 лет и три года, то как их оправдать? Только наличием в музее достойных работ. И они есть. Очень достойные.

Когда я начинала (наверное, первые 20 лет), у меня был азарт, была эйфория от того, что я нашла профессию, которая приносит мне неизъяснимое удовольствие. Все делала в радости, взахлеб. Я ходила по мастерским художников (причем не только кузбасских – столичных тоже) и решение о том, какую работу взять в музей, принимала отчаянно сразу… Теперь иначе. Не сказать, что радость ушла, но выбирать картины я стала мучительно долго. Каждую минуту осознаю, какая на мне лежит ответственность. Персональная. Вот представь: я уйду, а люди, которые будут приходить спустя годы, десятилетия, века в наш музей, по МОЕЙ работе буду судить об облике нашего времени. О его художественных достижениях.

— Марина, а вот те полотна, скульптура, графика, которые когда-то были выбраны «отчаянно сразу», сегодня не разочаровывают? Вообще ошибки в твоей работе были?

— Ошибки, наверное, бывают в любой работе. Хотя когда я сегодня смотрю на те произведения, которые музей закупил с моей подачи, мне не стыдно. Они не потеряли ценности, а наоборот.

Насчет ошибок. Были случаи (один или два), когда я возвращала работу автору. Понимала спустя какое-то время, что это – не готовый результат, немузейного уровня произведение. И лучше сразу с ним расстаться, чем вводить в заблуждение последующие поколения.

— После всесибирской выставки автопортрета «Прямая речь», организованной тобою лично, наш Кемеровский музей изобразительных искусств пополнился более чем сорока работами, общая ценность которых, если мерить деньгами, превышает два миллиона.

— Кстати, разговор о деньгах – это тоже разговор о личной ответственности. Ты представляешь, какими деньжищами я ворочаю? Я такие сроду в руках-то не держала! Но когда музей закупает полотна Николая Рыбакова за полмиллиона рублей, которые я у него выпросила, когда я отбираю работы в дар музею после выставок «Созвездие региона», — это ведь действительно стоит бешеные суммы.

— Вот об этом я хотела поговорить – о комплектовании нашего музея. Как ты понимаешь, что и почему должно у нас находиться?

— Отчетливо я осознала это не так давно. Понятно, что музей – это коллекция. Не будь достойной коллекции, он превратится в выставочный зал, в центр общения, во что угодно, но не в музей. Нельзя комплектовать фонды по принципу «нравится-не нравится». Это – зрительский подход. У меня как автора коллекции должен быть подход научный. Должны быть четкие искусствоведческие критерии, ПОЧЕМУ та или иная работа должна пополнить наши фонды. Я на это жизнь положила.

— На выработку четких критериев?

— В том числе. Я осознала: для нас важнее всего искусство Сибири. Столицы к нам не перетаскаешь: это будут произведения второго ряда, зачем их тиражировать? Столичные авторы провинциальному музею нужны – но только статусные, определяющие время имена (такие как Гелий Коржев, например). А основу коллекции должна составлять ее «особость», изюминки, которые есть только у нас и которые представляют не разрозненные кусочки, а цельную картину. Задумалась над этим и поняла: вся Сибирь.

Так сложилось, что, скажем, музеи Томска имеют хорошую коллекцию томских художников, Иркутска – иркутских, а вот такого, где была бы во всей полноте представлена коллекция искусства Сибири, нет. Я тихо обрадовалась. Решила: значит, будет у нас!

— И придумала проект «Созвездие региона»…

— Да. И начала планомерно привозить к нам выставки художников из разных областей Сибири. Два условия были поставлены сразу. Первое: автор выставки должен лично присутствовать на ее открытии (таким образом кемеровчане знакомились с персоналиями, определяющими сегодня уровень художественной жизни Сибири). И второе: каждый из них передавал в дар музею несколько своих работ. На наш выбор.

Проект действует с 2005 года. За семь лет, недавно подсчитала, музей получил более ста произведений.

— И это – в те годы, когда денег на закупку государство практически не выделяет!

— У нас выставки «Созвездия региона» проводятся по два-три раза в год. Чем горжусь? Раньше в закупках у меня преобладала стихия и романтика. Сейчас все стало планомерно. Я тщательно, по нескольку недель, готовлюсь к каждой выставке «Созвездия…». Обкладываюсь каталогами, нахожу все доступные статьи о художниках, репродукции…

Первая выставка этого проекта была посвящена новосибирскому гипер-реалисту Омбыш-Кузнецову. Почему? Омбыш — это была моя прореха. Художники этого направления – документальный реализм – в наших фондах были представлены скупо. А ведь в 70-е они, омич Георгий Кичигин, новосибирец Михаил Омбыш-Кузнецов, были «законодателями мод», котировались на уровне столичных мастеров.

— Марина, а бывают у тебя сейчас художественные открытия? Я, например, не раз слышала от знакомых такую надменную фразу: «Да что там наши художники? Что у них смотреть-то?!» Вот «Эрмитаж» или «Третьяковка»…

— Этот снобизм – от невежества. Сказать «фи!» проще простого. Вникнуть, понять – сложнее. Но я знаю: если отследить ряд работ любого мастера, что-то интересное там всегда можно найти. Я не могу быть критиком: я – историк. Я это поняла, когда увидела, что хорошо известные, казалось бы, художники способны вдруг удивлять.

А открытием последнего времени для меня стал Сергей Тарханов. Очень страстный, темпераментный, изобретательный живописец, пропитанный высокой культурной традицией. Он – интеллектуал и романтик. Гремучая смесь! У нас таких больше нет.

Моя задача – выявить его, «обналичить». Так, как это случилось, например, в свое время с «Голубыми ставенками» Бачинина, со «Свадьбой шахтера» Кирчанова. Я их обнаружила в наших запасниках, ввела в экспозиционный оборот. Сейчас уже трудно представить Кемерово без этих полотен. Они стали брендом Кузбасса.

— Твоя страсть к писанию, к изданию книг о художниках – она отсюда?

— Музей открыли в 1969 году, я пришла сюда в 1981-м. Жизнь впереди казалась вечностью. Когда не стало Бачинина, Лобузнова – тех, старых мастеров, я впервые ужаснулась: господи, они уходят! Надо успеть сохранить, зафиксировать…Дело в том, что мне всегда были интересны личности. Не только работы мастеров, но и характер, судьба их создателей. Мне интересно всматриваться в их лица (от этого возник проект фотогалереи художников)…

— Отсюда родился альбом-справочник «Художники Кемерова», изданный в 2003 году. Он у меня, например, уже истерт до дыр: так часто я им пользуюсь. А потом – новый альбом, изданный совсем недавно к 55-летию Союза художников Кузбасса. К сожалению, мизерным тиражом – 250 экземпляров…

— Ну, на сколько денег хватило… Сейчас мы продолжаем работу – сделаем еще и диск, на котором весь материал будет изложен подробнее. Нам хотелось, понятно, представить художников во всей полноте: с упоминанием выставок, в которых они участвовали, с подробностями творческой жизни. В книге из экономии места многое пришлось урезать. Но на диске это будет. Ведь работа, вообще говоря, была проделана адская: уточнить все факты не так-то просто. Скажем, художник меня уверяет: «Мои работы хранятся в Русском музее. Я помню, как сам их туда дарил!» Но это же не означает, что они их приняли в фонд! Делаю запрос в Русский музей, веду долгую переписку…

— Из-за этого альбома, знаю, пришлось отложить и окончание книги о художнике-«шпионе» Юргисе Прейссе, которая уже почти написана… Вопрос: а зачем тебе вообще важно писание? Ведь искусствовед музея не обязан быть литератором?

— Не обязан. Многие из моих коллег и не пишут.

— Или пишут таким специальным, «птичьим» языком, что понять непосвященному невозможно.

— Я много работала над собой, чтобы преодолеть терминологическую заумь, чтобы изъясняться ясно и доступно. Это было трудно. Ну, мне вообще ничего легко не дается. «Малой кровью» у меня не бывает ничего. Зато я по жизни — первоклассница. Если надо чем-то овладеть, говорю себе: я это освою. И начинаю, как в первом классе, с «крючочков» и «палочек»…

Писать — важно. Это ведь осмысление перечувствованного, это — формулирование главного, того, до чего ты дошел в процессе работы.

Вот нынче, например, мы затеяли издавать сборники музея. Зачем? Чтобы сохранить, зафиксировать жизнь. Иначе все распыляется, исчезает в истории. Я недавно задумалась и поняла: каждый год издаю какие-то каталоги художников, пишу статьи о них. А о музее что? А ведь у нас были замечательные личности! Первый директор Галина Михайловна Большакова – уникальный человек. Тамара Анисимова, которая занималась комплектованием и собрала прекрасную коллекцию 60-70-х годов. Главный хранитель Нила Кравченко… В первом выпуске сборника (он должен скоро выйти в свет) будет несколько разделов. О людях, составивших славу нашего музея («Чтобы помнили»). О том, как происходило комплектование коллекции в первые годы (из каких источников, статистика поступления – очень любопытные данные). Директор Лариса Ивановна Мызина пишет о сегодняшних проектах музея («Усынови картину», сотрудничество с колониями и прочее).

— Спасибо за этот разговор, Марина. По общеупотребительному мнению, музейщик – это такая скучная, «пыльная», неживая профессия, а как послушаешь…

— Да ты что?! Музеи – самое живое, что только есть на свете. Всё преходяще: люди, судьбы, чувства, царства. Вечно живут только музеи, только они сохраняют все это для будущего.

Ольга ШТРАУС.