Читатель

Книга о частной и честной жизни

Сергей Гандлевский. Бездумное былое. М., Астрель, Corpus, 2012. 160 с.

Сергею Гандлевскому, одному из лучших поэтов современности (рядом можно поставить только Алексея Цветкова), в этом году исполняется 60. Свою автобиографию он написал для какого-то литературного проекта, но затем решил издать отдельной книжкою.

Это не первое мемуарное сочинение Гандлевского. Одной из самых ярких книжек 1990-х была его повесть «Трепанация черепа», не скрывающая автобиографической подоплеки. Затем последовал роман «НРЗБ», с выдуманными героями, но явными личными мотивами. В разное время Гандлевский публиковал также мемуарные очерки, например, о друге-стихотворце Александре Сопровском. Да и вся его лирическая продукция в конечном итоге питается тем же автобиографическим сырьем. Чтобы не повторяться, нужно было найти новые углы

отражения и узлы повествования. В книжке ими становятся детство, отрочество, студенчество, литературные знакомства. Особенно подробно рассказывается о покойных Льве Лосеве, Дмитрии Пригове и Петре Вайле. С двумя последними былая дружба с течением времени сменилась прохладными отношениями, о чем автор рассказывает с разной степенью откровенности. А вот о Цветкове в книжке только пара упоминаний – комплиментарных, но очень сдержанных. Видно, что эта глава в жизни автора еще не закончена.

Книжка устроена как семейный альбом, с фотографиями предков и родителей, жены, детей и приятелей. Тут особенно велик был риск сделаться смешным, уподобиться попсовой звезде или превратиться в прижизненный памятник. Автора предохраняет от этого скорее верно найденная интонация, чем безупречная этическая позиция. Впрочем, он не чужд и некоторого морализаторства, хотя обращает его, прежде всего, на самого себя. Любимая мысль Гандлевского – что стихи заставляют стихотворца жить в соответствии с ними, подтягивать самого себя до уровня идеального лирического двойника. (Правда, о некоторых своих принципиальных поступках – например, об отказе от премии «Независимой газеты» в конце 1990-х – он счел нужным умолчать). Кроме того, фотографии сообщают кое-что существенное о тех, кому не досталось пространного рассказа, например, о Денисе Новикове и Григории Чхартишвили.

Я уже лет пятнадцать назад сформулировал тезис: Гандлевский – это Некрасов сегодня. Сходства у них в самом деле много: любовь к трехсложникам; романсовая стихия, переломленная нарочитой прозаизацией; схожи и персонажи (вместо некрасовских извозчиков – шоферы, вместо крестьянских детей – пионер, «утоляющий вручную любовь к поварихе», и т. п.). Мне случалось изложить эту концепцию самому Гандлевскому; он решительно возражал по одному пункту: у Некрасова, дескать, бездна гражданского пафоса, а ему самому этот пафос глубоко чужд. Но в новой книжке прорываются и гражданственные ноты – и по поводу путчей начала 1990-х, и по поводу недавних московских митингов. Но от погружения в политику с головою Гандлевского спасает стойкий иммунитет: типа, ты уже вошел в историю, тебе не пристало теперь по ней бегать.

Впрочем, Некрасов был страстный игрок и незаурядный делец, издатель популярного журнала; у Гандлевского совершенно нет этой жилки. Он прожил жизнь частным человеком и считает, что прожил счастливо: «Зная себя как облупленного, скажу без рисовки, что имел и имею больше, чем заслуживаю. На недавнем застолье семейный патриарх – дядя Юрий Моисеевич, как бы исключая меня из разговора на равных, сказал: «Ну, ты у нас вообще счастливчик». Я сперва пропустил его слова мимо ушей, а после огорчился: ведь если дядюшка прав, я проживаю некий неполноценный вариант жизни – все как у всех, но в щадящем режиме, не в полную силу. По здравом размышлении я решил не искушать судьбу, а попросту благодарить за послабление – знать бы, кого или что».

Книга о скучной и нездоровой жизни

Алексей Иванов. Псоглавцы. Роман. СПб., «Азбука», 2012. 352 с.

Действие нового романа Алексея Иванова происходит не на его любимом Урале, а в Завольжье – близ старообрядческого Керженца, но в наши дни. Таинственный московский фонд отправляет трех молодых москвичей в экспедицию в глухую деревню. Когда-то она кормилась вокруг зоны, занятой лесоповалом и торфоразработками; теперь зону ликвидировали, узкоколейку разобрали, деревня превратилась в дикий остров без дорог и связи, школы и медпункта, окутанный дымом вечно тлеющего торфа.

Задача экспедиции – снять и увезти фреску св. Христофора из полуразрушенной церкви, а заодно и собрать местные

легенды и поверья. Св. Христофор был раннехристианский мученик, казнили его римляне в 251 году. Традиционно изображался с собачьей головою – то ли под его именем почитали египетского бога Анубиса, то ли здесь сказались средневековые россказни о псоглавцах – обитателях окраин ойкумены. В XVIII веке православный синод почитание псоглавца запретил, но раскольники эту традицию сохранили. В деревне же и впрямь ходят легенды о зловещих оборотнях с волчьими головами – хотя и без них там хватает отвратительного сброда, алкоголиков и уголовников.

Мрачную атмосферу книжки скрашивает трогательная любовная история и разбавляет ряд обстоятельных историко-мифологических экскурсов – о средневековых чудовищах, о патриархе Никоне и протопопе Аввакуме, о разорении Керженца, к которому приложил руку писатель Мельников-Печерский, автор купеческо-старообрядческой эпопеи «В лесах» и «На горах». Приводятся также любопытные параллели из жизни нынешних интернет-сообществ, преломляющих вечную мифологию на новый лад. Но главное содержание книжки – не баснословный антураж, а противопоставление нынешней Москвы и глухой деревни, деградировавшей до такой степени, что к ней даже методы анализа примитивных племен неприменимы. Впрочем, московские прогрессоры в этой обстановочке тоже мгновенно подвергаются одичанию.

Книга о страшной традиционной жизни

Питер Мэй. Скала. Роман. Пер с англ. А. Цапенко. М., Астрель, Corpus, 2012. 480 с.

Автор – шотландский телесценарист и писатель-детективщик. Но в этом его романе детективная интрига – лишь повествовательный прием. Действие происходит на острове Скай (архипелаг Гебриды у северо-западных берегов Шотландии), населенном суровыми рыбаками – ревностными протестантами. Торфяной дым – такой же лейтмотив, как в книжке Иванова. Да и протестанты имеют со старообрядцами немало общего. Пафос этих религиозных движений вроде бы противоположный: реформация ратовала за обновление прогнившей церкви; раскольники, напротив, стремились сохранить старую веру. Но в личной и трудовой этике протестантов и раскольников было немало общего. Социолог Макс Вебер в свое время показал, как добродетели протестантов привели к экономическому процветанию Германию, Скандинавию и англосаксонские страны. Из старообрядческих семей так же вышли крупнейшие российские капиталисты – Мамонтовы, Морозовы, Рябушинские.

Как во многих северных детективах, действие развивается нарочито неторопливо. В отличие от Иванова, у Мэя мифологических украшений почти нет – только отдельные упоминания о кельтских святых, тысячу лет назад обративших эти места в христианство. Зато на острове Скай господствует жесткая традиция: воскресенье жители проводят в церкви, случайным туристам и перекусить негде; даже в нелегальных кабаках несовершеннолетним не отпустят спиртного; посторонним никогда не расскажут о местных нравах. А нравы здесь дикие: отчим регулярно избивает пасынка, охранники калечат браконьеров, нелегально ловящих лосося, и т. п. Впрочем, полицейский офицер, уроженец острова Скай, вернувшийся сюда через 18 лет, чтобы расследовать странное убийство, застает этот пуританский уклад уже в стадии разложения. Зато его профессия позволяет ему разглядеть всю подноготную жизни набожных островитян.

Интересно, что при этом герой-полицейский искренне считает свой остров волшебным – правда, если провести на нем всю жизнь, это несколько сужает кругозор. Типа, узок шотландский человек, я бы расширил… Мне все это напомнило наши Курилы, конкретно – остров Итуруп лет двадцать назад. Там не было ни одной церкви и никаких развесистых традиций, дух капитализма только нарождался. Зато и никаких леденящих душу подробностей – убийства если и случались, то только бытовые, по пьянке, а местные отморозки были какие-то мелкотравчатые. Зато широких людей хватало, и даже не все из них были алкоголики.