Долгое эхо нежных признаний

Авторство картин известного художника Ганса-Юргиса Прейсса (1904-1984), таинственным образом попавших в Лондон, установила его падчерица, кемеровчанка Людмила Бирюкова. Сделать это ей помог Интернет.

Жены шпиона

Ганс-Юргис Прейсс – художник «с судьбой». Даже не скажешь сразу, что в нем интереснее – его творчество или история жизни. Родился в Кенигсберге, здесь же получил художественное образование, первая выставка – в 1937 году – состоялась в Париже, в галерее «Bonapart», рецензенты отмечали в его работах «тонкий лиризм, крепость построения и редкую прелесть цвета».

Однако его женитьба на журналистке Гертруде Геннис, коммунистке и коминтерновке, перевернула судьбу. Она была разведчицей, он стал удобным прикрытием для ее деятельности. А быть может – и «полноценным шпионом» в пользу Советского Союза. Во всяком случае, бесконечные вояжи супругов по Европе таинственным образом пролегали по тем странам, где шло наиболее острое противостояние двух систем: Финляндия, Швеция, Австрия, Испания…

В России Гертруда и Ганс Прейсс оказались по делам Коминтерна перед самым началом войны. А в 1942-м их сослали в Сибирь, в лагерь для интернированных немцев Поволжья, что стало для обоих полной неожиданностью. Видимо, разведчики рассчитывали на другую благодарность от советской власти. Но получилось так, как получилось: Гертруда, с юности обладавшая слабыми легкими, заболела здесь скоротечной чахоткой и в 1944 году умерла в Томске от туберкулеза. А Ганс… Ганс женился второй раз, на преподавательнице мединститута Евгении Ивановне Гонтарь.

Впрочем, в это время он был уже не Гансом и даже не немцем из Кенигсберга, а уроженцем Каунаса, литовцем Юргисом Ионасовичем Прейссом (так значилось в паспорте). И зарабатывал на жизнь тем, что рисовал для кафедры анатомии разные органы человеческого тела, типа — портрет печени, пейзаж «кровеносная система»… Иногда – на заказ – делал масляные портреты знакомых и сослуживцев. Эти работы требовали сугубо реалистической манеры, «во вкусе Сталина», как издевательски писал о них Прейсс в своем дневнике. Эту манеру он, воспитанный на импрессионизме Сезанна и Матисса, ненавидел. Реализм называл «повестями в картинках». И был убежден, что обо всем можно сказать без натуралистических подробностей, одним лишь цветом, колористической палитрой.

Вообще годы жизни с Евгенией Гонтарь (сначала в Томске, а потом – в Кемерове, куда ее перевели при создании здесь мединститута заведовать кафедрой, а после назначили проректором) Юргис Прейсс называл для себя «вырванными из искусства».

Людмила Алексеевна Бирюкова, его падчерица от третьего брака, наследница и хранительница его творческого багажа, подтверждает: «Если посмотреть на статистику его работ – так и выходит. Он ведь с немецкой педантичностью каждый год отмечал, что им написано, нарисовано, сделано за год. И по количеству работ видно: конец 40-х – начало 50-х – яма, провал».

Впрочем, эта драма — «муж-домохозяйка» при деловой и преуспевающей «ученой жене» – продолжалась недолго. В 1961 году Евгения Ивановна Гонтарь умерла от гипертонического криза прямо на лекции. Он снова остался вдовцом.

Культурный компас

Сегодня Людмила Алексеевна вспоминает, что ее маму, Любовь Ивановну Бирюкову, статную, видную, сравнительно еще молодую женщину, Юргис Прейсс (так он сам признавался позже) заметил еще на похоронах жены. Любовь Ивановна заведовала финуправлением Кировского района, и понятно, что скорбное мероприятие – неожиданная смерть видной персоны – не могло пройти мимо нее.

Хотя познакомились они много позже. Он начал ухаживать, она ответила взаимностью…

Ей было сорок, ему – 57.

— А мне – пятнадцать! – замечает Людмила Алексеевна. – И я поначалу Юргиса терпеть не могла. Не потому, что ревновала маму. А просто он был такой весь «не наш». Я-то – комсомолка, патриотка, отличница. А он… То ворчит по поводу не так выкрашенных лавочек в сквере («неужели у ЖЭКа не нашлось другой краски, не такой уродливой?»), то критикует наших художников («любимый вид досуга – выпивка, ничего не знают, ничего не читали»). Я возмущалась: как же, всё наше – лучше всего! А потом поняла: он был человеком иной культуры, иного уровня образованности. По счастью, успела понять это вовремя…

И на долгие годы Юргис Прейсс стал главным «культурным компасом», главным арбитром вкуса для Люси Бирюковой и ее школьных, а позже студенческих подруг.

Второе звучание Арии

«Портрет Арии» — одна из лучших работ Прейсса, полотно музейного уровня. Оно и хранится в музее – в Кемеровском областном музее изобразительных искусств. Искусствовед Марина Чертогова уверяет: «Это – самая красивая из всех прейссовских женщин».

А Людмила Бирюкова знает историю этого романа. Он приключился в 1949 году. Прейсс, еще женатый на Евгении Гонтарь, каким-то чудом умудрился отправиться в «творческую командировку» в Прибалтику, в Дом художников в Дзинтари. (Хотя, по правде сказать, все это кажется сегодня неправдоподобным. Какие «творческие дачи» в 1949 году? Страна еще лежит в руинах, еще свирепствует сталинская подозрительность ко всему и вся… А может, разведчик Прейсс был отправлен в приграничные края с особым заданием? Искусство для этого задания служило только прикрытием? Ведь отправляли его в 1947-м в командировку в Германию…).

Так или иначе, но в Дзинтари он знакомится с московской художницей Арией, и тут же вспыхивает короткий, но яркий роман.

— В Юргиса нельзя было не влюбиться, — замечает Людмила Алексеевна. – Яркий, самобытный, очень интересный, он умел покорять женщин. Но верность дому соблюдал…

Вот и тот роман с Арией закончился ничем. Если не считать удачного портрета и адреса в записной книжке.

— Где-то в конце 70-х (мы с мужем, он был военный, жили тогда в Подмосковье, в Подольске), дед Юргис приезжал к нам, — рассказывает Людмила Бирюкова. – Понятно, что навещал Москву: у него были в столице свои дела. И однажды, знаю, он встретился там с Арией. Понятно, что прошло уже тридцать лет, понятно, что она сильно изменилась… Что не помешало, впрочем, Прейссу снова написать ее портрет. Он сделал несколько карандашных набросков и потом, в Кемерове, написал портрет маслом.

— Второй?

— Ну да, с разницей в тридцать лет. А когда в 1982-м умерла мама, а вслед за ней, спустя полтора года, и сам Юргис, я подумала: нехорошо, что этот портрет хранится у меня. Надо отдать его той, кому он принадлежит по праву. Разыскала в записной книжке покойного Юргиса адрес Арии и переправила через приятельницу-москвичку это полотно ей. Она ничего мне не ответила.

И вот однажды…

Собственно, рано или поздно это должно было произойти. Зять Людмилы Алексеевны, продвинутый интернет-пользователь, прислал ей как-то ссылку на то, что нашел подтверждение о службе «деда Юргиса» (так его звали в семье) в группе болгарского разведчика Винарова. Людмила Алексеевна тоже нырнула в пучины Интернета… и ахнула. На одном из арт-сайтов она обнаружила выставленные как «работы неизвестного» полотна Юргиса Прейсса. В том числе – портрет Арии! Тот самый, № 2, который она своими руками четверть века назад переправила оригиналу. Разумеется, она вступила в переписку с инициатором поиска.

И выяснила: установить авторство работы пытается 27-летняя жительница Лондона Ксения Балакирева. Она – внучка той самой Арии. Отец Арии, Рейнгольд Иосифович Берзин, был военный, офицер высокого чина, репрессированный в 1938-м. А сын Арии – отец Ксюши. Впрочем, скупые сведения о семье дают только возможность догадываться, как сложилась их жизнь. Ксения пишет: «Бабушка умерла в 1997 году, а папа – три года назад. Мне осталось более 200 работ (и бабушки, и других художников, включая вашего отчима). Работы очень выразительные. Вывезти их из России – нереально, а хранить на складе – тоже нехорошо… Хочу сделать выставку, но не знаю, с чего начать…».

Понятно, что сейчас падчерица Юргиса Прейсса и внучка Арии Берзин ведут активную переписку. Уточняют даты, совпадения, подробности встреч и расставаний… По накалу их переписки видно, как волнует обеих женщин этот «курортный роман»…

Людмила Алексеевна ведет меня в небольшую комнату, служившую когда-то рабочим кабинетом художника. Все стены здесь увешаны женскими портретами. Почти все персонажи на них – в красном: жена, падчерица, доярка совхоза «Береговой», актриса берлинского театра… «Он любил женщин, одетых в красное, — говорит Людмила Алексеевна. – Я потому и устроила тут такую вот экспозицию…».

А я слушаю ее и думаю: что остается после человека, когда он уходит?

Принято считать: его дела и его дети.

Но это неправда.

Остаются чувства. Сильные чувства, которыми человек жил. У Прейсса не было своих детей. И дел его – таинственных, «шпионских» — мы не знаем. Остались полотна и рисунки, наполненные невысказанными чувствами. Но именно они, как выясняется, и продолжают острее всего волновать следующие и послеследующие поколения…

Ольга ШТРАУС.

НА СНИМКАХ: Людмила Бирюкова на фоне работ своего знаменитого отчима; «Портрет Арии», хранящийся в областном музее изобразительных искусств.

Фото Сергея Гавриленко.