Читатель

Шведские штучки

Юнас Юханссон. Сто лет и чемодан денег в придачу. Пер. со швед. Екатерины Чевкиной. М., Астрель, Corpus, 2011. 464 с.

Автор двадцать лет был не слишком известным шведским журналистом, но в один прекрасный день уволился, распродал все имущество, поселился в Швейцарии и написал давно задуманный авантюрный роман. Сейчас по нему снимают комический сериал.

Героя зовут Карлсон, но никакой связи с персонажем Астрид Линдгрен он не имеет: Карлсонов в Швеции, как у нас Петровых. Герою исполняется сто лет, но он отказывается праздновать юбилей в доме престарелых, вылезает в окно, приходит на автовокзал и едет куда глаза глядят. По дороге он прихватывает чужой чемодан с деньгами. Во время дальнейших похождений он хладнокровно, как бы резвяся и играя, истребляет банду наркоторговцев и заводит нескольких друзей. Все они имеют проблемы с законом, но, в сущности, это прекрасные люди, только измученные нарзаном шведской скуки и политкорректности. Они прихватывают с собою еще заблудившуюся слониху и отправляются на благословенный остров Бали, где тихо благоденствуют.

В паузах между их похождениями излагается биография самого Карлсона. Рано остался сиротой (папа был марксист и сгинул в революционной России); окончил три класса и изучил взрывное дело; по чистой случайности взорвал местечкового богача и угодил в психиатрическое заведение, где его принудительно стерилизовали (были в тихой Швеции и такие обычаи – почти как в нацистской Германии). Попал в Испанию, взрывал мосты для республиканцев, но случайно предотвратил покушение на генерала Франко и сделался его лучшим другом. Уехал в США, нечаянно попал в секретную лабораторию Лос-Аламос, предложил техническое решение для атомной бомбы и сделался лучшим другом Гарри Трумэна. По его заданию отправился в Китай, но там ему не понравилось; он спас жену председателя Мао из рук чанкайшистов, после чего бежал через Тибет и Гималаи в Иран. Познакомился с лордом Черчиллем, вернулся в Швецию, но тут его выкрала русская разведка. Познакомился и с Иосифом Сталиным, но они друг другу не понравились, в результате он просидел пять лет в лагере во Владивостоке. (Надо сказать, советские и американские спецслужбы изображены почти идиллически – в отличие от китайских партизан). Когда представился случай, бежал в Северную Корею, переодетый маршалом Мерецковым, там наконец познакомился с Мао Цзэдуном и т. д. Географии уже не хватает, и в России и Китае герою приходится побывать дважды. В общем, история ХХ века в анекдотах, иногда смешных, иногда печальных.

Скрепляет все это единственно образ главного героя. Карлсон – это такой шведский Швейк, гений здравого смысла в безумном мире политиков, военных и бандитов, спокойный, как удав в крольчатнике, и терпеливый, как верблюд перед игольным ушком. Иногда он тоже рассказывает удивительные истории, но чаще в них вляпывается, хотя умудряется выбраться, почти не запачкавшись. Примерно как его родная Швеция из хитросплетений мировой политики.

Датские прения

Дмитрий Быков. Календарь-2. Споры о бесспорном. М., Астрель, 2012. 446 с.

Творчество Дмитрия Быкова почти во всех жанрах вызывает у меня скорее раздражение, чем сочувствие. Стихотворец он очень многословный; лучше обстоит с баснями, где выручает высокое качество язвительности; но и басни часто превращаются в рифмованные фельетоны. Романы Быкова – всегда идеологические, в духе Чернышевского и Солженицына. При этом автор пренебрегает даже столь благодатным материалом для изображения, как литературные нравы или эзотерические радения, – и все ради историософских концепций. А это дорожка, сильно вытоптанная предшественниками – отГегеля до Фукуямы: на ней еще долго ничего живого не вырастет.

Как литературный критик Быков знаменит диковинными вкусами. Его послушать, так Бродский – кумир на 99% свинцовый и с облезлой позолотой, Цветкова и Гандлевского не существует, а лучшие поэты нашего времени – Новелла Матвеева и Нонна Слепакова. Наконец, как телеведущий Быков известен тем, что любая тема для него – прежде всего повод высказаться самому, приглашенных в студию гостей он не замечает. В общем, больше всего я ценю его биографические книжки и темпераментную публицистику. В новой книжке как раз и собраны газетные колонки по поводу юбилейных дат.

Стукнуло столько-то лет Джеку Лондону – читаем «Железную пяту», самый идеологический из его романов. «Превозносимая советскими учебниками и ненавидимая нормальными читателями «Пята» вовсе не слабый роман – художественно она никакова… Но диагноз в ней поставлен верный». Странное оправдание для беллетристики: ну и писали бы свои «очень своевременные книги» в виде трактатов.

Празднуем юбилей Гашека – перечитываем «Швейка»: «Все великие эпосы были написаны о странствующих хитрецах и их туповатых спутниках. Одиссей со своей вечно пьяной и жрущей командой, сводящей на нет все его великие начинания, Алонсо Кихано с Пансой на осле, Уленшпигель с Ламме на осле же, Робинзон с Пятницей в лодке, Чичиков с Селифаном в бричке, Фродо с Сэмом и Швейк без ансамбля, сам бля, один, бля. Это чрезвычайно показательный случай: у Швейка нет ни своего Одиссея, ни своего Дон-Кихота, ни Робинзона… Все ведущие – от Одиссея до Чичикова – сдохли бы уже в первых главах». Отчего же: у Швейка есть и фельдкурат Кац, и поручик Лукаш, и сапер Водичка – вполне жизнеспособные партнеры. Просто Швейк не ведомый, как Санчо Панса, а ведущий, как Одиссей (хотя лучше сравнить его с другим хитрецом – Гермесом, богом торговцев и толмачей, проводником по загробному миру). Далее, впрочем, Быков утверждает, что подражатель Гашека американец Хеллер («Уловка-22») – писатель более талантливый. Ну и писал бы себе про Хеллера – повод найти нетрудно.

А вот подвернулся юбилей Вергилия. «В основе каждой нации лежат два эпоса – о войне и странствии; у греков это сами знаете что, у римлян «Энеида», в первой половине которой странствуют, а во второй воюют». Ну, допустим, хотя древних греков и римлян трудно считать нациями: это понятие в нынешнем его смысле появляется только в Новое время. Но, может быть, автор понимает нацию как этническую общность. «В России такого эпоса не было очень долго, пока не появилась отечественная «Одиссея» в исполнении Гоголя, а 20 лет спустя «Илиада» работы Толстого». Виноват, а русские былины? Там ведь не только воюют, как Илья Муромец, но и путешествуют, как новгородский гость Садко. Или нация все-таки понимается в нынешнем – политическом — смысле? А как же тогда греки и римляне?

Словом, Быков на каждом шагу умеет доставить поводы для раздражения. И тем не менее каждую его книжку я стараюсь прочитать. Ничего не поделаешь: яркого таланта человек и сумел навязать себя российской словесности. Как тромб на перекрестке главных артерий – никак его не минуешь.

Русские горки

Олег Лекманов, Михаил Свердлов. Есенин. Биография. Издание 2-е, испр. и доп. М., Астрель, Corpus, 2011. 608 с.

Олег Лекманов – профессор МГУ, известен как автор биографии Мандельштама и исследователь поэзии акмеистов. Михаил Свердлов трудится в Институте мировой литературы им. Горького и журнале «Вопросы литературы». Первое издание написанной ими биографии Есенина вышло в 2007 году. Отзывы из «патриотического» лагеря были однозвучными: разве два еврея могут понять национального русского поэта?! Отзывы из лагеря либерального тоже были предсказуемыми: первая строго научная биография, первая попытка рассказать о Есенине без ритуальных славословий.

Все это неизбежно, если учесть степень мифологизации фигуры Есенина – тут его можно сравнить разве что с Пушкиным. Иногда их мифы сливаются: к 200-летию Пушкина был проведен опрос, какое его стихотворение у народа самое любимое; на первом месте оказалось «Ты жива еще, моя старушка…» Впрочем, уже при жизни у Есенина были очень авторитетные неприятели. Иван Бунин: «Я обещаю вам Инонию! – Но ничего ты, братец, обещать не можешь, ибо у тебя за душой гроша ломаного нет, и поди-ка лучше проспись и не дыши на меня мессианской самогонкой!» Анна Ахматова: «Я только что его перечла. Очень плохо, очень однообразно и напомнило мне нэповскую квартиру: еще висят иконы, но уже тесно, и кто-то пьет и изливает свои чувства в присутствии посторонних… Пьяная последняя правда, все переливается через край, хотя и переливаться-то, собственно, нечему. Тема-то одна-единственная».

Со страниц книжки встает не очень привлекательный образ Есенина-человека. Перед войной он эксплуатирует образ крестьянского самородка (хотя отец его трудился в мясной лавке, дед занимался торговлей, и сам поэт сроду не занимался крестьянским трудом). Во время войны самородку устраивает фиктивную службу в санитарном поезде полковник Ломан, патриот и монархист; Есенин читает стихи императрице и гордится близостью ко двору. В феврале 1917-го он скрывается в деревне, а через две недели оказывается в Петербурге уже революционером, печатается в эсеровских изданиях, которые привечают крестьянских поэтов. В октябре 1917-го он уже пламенный большевик и богохульник, но, убедившись, что первым поэтом революции ему не стать, затевает имажинистский проект. Единственная его страсть – желание славы. Ни одной из своих жен и подруг Есенин не любил (был близок к гомосексуальным кругам, но вопрос о его бисексуальности исследователи обсуждать отказываются, считая, что ни у кого нет убедительных аргументов ни за, ни против). Надлом происходит после брака с Айседорой Дункан, когда Есенин убеждается, что на Западе он всего лишь муж своей знаменитой жены. Последние два года превращаются в агонию.

При этом Лекманов и Свердлов искренне убеждены, что Есенин – великий поэт, которого не испортили ни тщеславие, ни алкоголизм. Но доказать это у них не очень получается – слишком много сил уходит на полемику с квасными патриотами. По мне так все проще: Есенин замечательный поэт второго ряда, как Ходасевич или Гумилев, с проблесками гениальности, но и с провалами вкуса, непомерным количеством неряшливых строк, вычурных образов, диковатых неологизмов и дешевых кощунств. Другое дело, что он «с небольшой, но ухватистой силою» затронул какой-то русский нерв, как до него Некрасов и Надсон, а после него Высоцкий. Впрочем, и Надсон давно забыт, и Есенина с Некрасовым никто не читает, и даже Высоцкого не слушают, хотя его миф еще теплится.

Юрий ЮДИН