Объяснение в любви

27 апреля в Кемеровском областном театре драмы состоится бенефис заслуженного артиста России Олега Кухарева, приуроченный к его 60-летию. Зрителям представят спектакль «Тестостерон».

Олег Кухарев – красавец, чаровник и шармёр. Это – важно, ведь публика – женщина, ей непременно хочется трепетать, видя на сцене убедительного «героя».Впрочем, актеры с такой внешностью редко бывают хорошими артистами. Но это – не про Кухарева.

Напротив! Он охотно «попирает» свою красоту, потому что ему гораздо важнее вылепить из себя точный образ, узнаваемый (но каждый раз иной, новый) характер. Никогда не забуду, с каким удовольствием он изуродовал себя в водевиле «Беда от нежного сердца», превратившись в беззубого старика с дурацкими височками…

А его доктор Чебутыкин в постановке Д. Петруня «Три сестры» — это, пожалуй, самый яркий персонаж спектакля (хотя и второстепенный). В исполнении Кухарева он — настоящий чеховский герой: тонкий, душевный, безвольный, профукавший свое счастье и вдруг вот сейчас, на наших глазах, осознавший это с невероятной отчетливостью. Помню сцену со стулом, на который пытается сесть пьяненький доктор, а стул уезжает у него из-под рук – словно сама земля сходит с оси. Это было сыграно так точно и тонко, что мороз продирал по коже…

Кажется, Олегу Кухареву вообще подвластно все – все жанры, все типажи: от острохарактерных, гротесковых до нежно-лирических. В «Поминальной молитве» он играет простодушного ловкача Менахема, который все пытается устроить свой гешефт, и все время прогорает. Сочетание детской уверенности в собственном уме и изворотливости так ювелирно соединяется тут у Кухарева с безнадежно взрослым пониманием своей судьбы и мягким юмором, что не влюбиться в этого недотепу Менахема – невозможно!

***

А в жизни характер у Олега Кухарева скверный. Он зануда, он придирчив, он желчен. Он не отличается каким-то особым чувством юмора. Но именно эта придирчивая въедливость, видимо, и помогает ему оставаться в своей профессии непревзойденным мастером. Он умеет подсмотреть в жизни важные детали и использовать аптекарскую точность того самого «чуть-чуть», что делает произведение настоящим искусством.

***

Помню, однажды мы столкнулись с Кухаревым в поликлинике, и он стал жаловаться на тяготы провинциального актерского быта. «Эта профессия лишила меня всего – даже детей своих нет!» — «Да я любой сперматозоид отдам за одну вашу роль в «Очень простой истории»!» — ответила я тогда. Он по-детски доверчиво заглянул в глаза: «Правда?»

Со стороны это выглядело, наверное, смешно (все-таки актеры и впрямь, как дети!). Но я отчетливо помню, как помогла мне когда-то в жизни эта его роль. Он играл забулдыгу-соседа, самоубийцу, попавшего в рай. А я смотрела на сцену и просто физически ощущала, как вещество любви, так стремительно испаряющееся из нашей жизни, восстанавливается вновь, вот прямо сейчас, тут.

***

Принято считать, что актеры — это пластилин. Материал для лепки в руках режиссера. Олегу Кухареву тесно в рамках профессии. А может, просто социальная активность толкает его в разные проекты. И рождается Кухарев-режиссер (его последние спектакли «До встречи.ру», «Девичий источник» – лучшее, что есть сегодня на малой сцене театра). Рождается проект «Братство маленького принца» (Олег Кухарев привлек коллег для выступления перед больными детьми в клиниках, интернатах и даже на дому). А поиски веры привели его к христианскому воцерковлению, поездкам в монастырь и побудили организовать на местном телевидении передачу «Дорога к храму».

***

А еще Олег Кухарев всю жизнь ведет дневники. Несколько фрагментов этих записок он любезно предоставил нам.

Ольга ШТРАУС.

«У Моэма есть наблюдение: «личность актёра состоит из тех ролей, которые он сыграл». Через персонажей пьес мы оказываемся сопричастниками области чувств, нам неведомых. Мир другого человека может уничтожить тебя, нарушить твою единичность. Вот почему Церковь считает актерство духовно опасным делом».

«Православие проповедует идеал жизни человека, который выражается понятием «целомудрие», это не просто образ сексуального поведения. Это цельность мудрости, цельность человека.

Псково-Печерский старец Иоанн Крестьянкин как-то выговаривал прихожанке: «Твой грех в том, что есть пять разных Татьян; та, которую знаю я, та, которую знаешь ты, та, которую знают друзья, которую знают на работе и которую знает Бог. А должна быть только одна Татьяна».

70-й год. Москва. Лето. Библиотека им. Ленина, учу историю, творческие туры в Щуку прошёл, остались коллоквиум и общеобразовательные – плёвое дело. Хоронят маршала Малиновского, как выбраться из оцепления, не знаю. Сижу в уборной Ленинки и с ужасом читаю под бой кремлёвских курантов надписи на перегородках:

— не льсти себе, подойди ближе!

— ничего хорошего из тебя не выйдет!

— если ты п… зараза – дёрни ручку унитаза!

Не верю глазам своим. Наконец добираюсь до сквера рядом с кинотеатром «Художественный», на лавке бабулька с внуками, с одним говорит по-итальянски, с другим по-французски, просит посмотреть мой учебник по истории, читает и всё приговаривает: «Какая ложь, какая ложь! ». Чувствую себя грибом, выросшим за баней без света. На следующий день коллоквиум, ведёт Захава, спрашивает, читаю ли я газету «Правда», и я, читающий её ежедневно, преодолевая, как мне казалось, комплекс заднего двора, объявляю, что не доверяю ей. Не помогло даже заступничество Львовой, на курс которой поступал…

Парк Сокольники. Вечер. Странные люди на лужайке открывают бутылку вина. Да как! Мышка за Жучку, Жучка за внучку… Веселье, не могу оторваться, наблюдаю, хочу быть с ними – пожалуйста! Это были актёры периферийных театров, приехавшие на биржу труда (была такая форма трудоустройства в те годы).

В те дни в Москве шёл кинофестиваль, единственный город, который рифмовался с этим событием, был Канск, почти Канны. На бирже труда меня даже не попросили почитать стихи — сразу зачислили в штат актёром вспомогательного состава Каннского (!) театра. К подьёмным деньгам актёр Гена из Семипалатинска присовокупил 300 рублей со словами: «Станешь народным – отдашь». Назавтра он занял у меня эту же сумму».

«Левашёв К.К., сыгравший Ленина, не мог перестроиться и всю жизнь изображал вождя даже тогда, когда играл Белого Мыша в сказке «Все мыши любят сыр».

Однажды я пошутил на эту тему, и мы разошлись. Я уехал в Ереван.

Лет через пять заглянул в Кемеровский театр уже заморским гостем.

Мне хотелось обнять его — он был моим другом, я любил его, но не научен был, в те глупые годы, смирять гордыню. И тогда он подошёл и извинился за прошлое, взяв вину на себя…»

«Если актёр на своём месте – это радость: тяжело видеть стареющую актёрку в роли осьмнадцатилетней девушки или подагрического героя-любовника. Это я о себе в «Горе от ума».

«День готовишься к спектаклю, выходишь на сцену и – ничего. «А иногда прибежишь к третьему звонку, по костюму определив, какой спектакль играем, – и всё случается.

В Вахтанговской студии Михаил Чехов всегда опаздывал, и Станиславский распорядился: «Обязать его приходить за три часа, как всех». Чехов стал приходить за три часа. Станиславский посмотрел несколько спектаклей и повесил новый приказ: «Всем приходить за три часа, кроме М.Чехова».

«Лет тридцать назад. Мастерская художника Бачинина. Он только что вернулся с пленэра и дорабатывал этюд. На моих глазах из пятен краски возникал пейзаж. Я как-то про себя, наблюдая за ним, пробубнил: «Не понимаю, как это происходит?» Он оживился, даже заволновался: «…как хорошо, что ты меня об этом спросил — это я тебе объясню, это просто, лучше ты мне растолкуй, как вы, актёры, надевая чужой костюм, говоря не свои слова, присваивая чужие чувства, принуждаете меня верить вам? Непостижимо!»

А если он имел в виду дерзость?»

«1978 г. Пермь. На выезде играем «Даму-невидимку». В антракте полная перестановка за закрытым занавесом. Три звонка – поехали во второе действие! Минута, две, пять… За кулисами паника: зал никак не реагирует, а эпизод — самый смешной, события происходят в темноте со свечами (для комедии положений лучше не придумать). Доигрываем сцену, включаем свет. О! Господи! — забыли открыть занавес».

«В небесных скрижалях не было записано предначертанности к профессии. В школе мне не удавалось из-за стеснения одолеть перед классом незамысловатый стишок. Только на перемене на ухо учительнице, без свидетелей».

«У моего отца парадных снимков не было, его награды за участие в ВОВ лежали в доступном месте, и мы с братом легко пользовали их для игр.

Отец не возражал. Скорее всего, я их выменял на марки со временем.

Думаю, что когда он узнал об этом, то не огорчился: его отношения с властью были сложными, и знаки внимания от неё принимались без пафоса…

У него было огнестрельное ранение в живот из тех лихих молодых лет. Получил он эту пулю не на фронте, а при обстоятельствах, за которые его разжаловали (возможно, это была дуэль?).

Мама очень любила его, иначе не родила бы шестерых детей. За всю жизнь он ни разу (!) не назвал её и нас, детей, по имени. Мы, сыновья, были у него «молекулы», а дочери – «малявки».

Он никогда не обнимал меня и не говорил ласковых слов. Но больше, чем он, меня никто не любил, кроме мамы, конечно…

Я редко бываю на его могиле в Ижевске, в последний раз, когда я там был, в его оградке росли любимые им грибы маслята – и не ко времени, и не по почве! Так он приветствовал меня, иначе не объяснить этой причуды».

«У меня есть традиция: каждое лето я учу одно новое стихотворение. В этот раз, чувствуя себя персонажем «Сказки о потерянном времени», зарифмовались со мной строки любимого драматурга А. Володина:

«Простите, простите, простите меня…»

«Научиться быть стариком – значит смириться с тем, что люди, которые тебя окружают, — до конца твоей жизни. В своё время именно это срывало с места. Ижевск, Пермь, Новосибирск, Ереван, Алма-Ата — вместе с желанными потерями терял друзей: в дружбе есть накопление, чего нет в любви — она всегда разрушение. Пока в молодости моей старости интересно, но всё печальнее».

«А моё увлечение режиссурой — это всего лишь мечта кошки о крыльях, которой захотелось попробовать летучих мышей».

Фото Марины Чертоговой.