Невыносимая пошлость бытия

Кемеровский областной театр драмы в канун долгих зимних «каникул» решил порадовать новогодней сказкой не только детей, но и взрослых. В качестве «рождественской истории» нам была представлена премьера спектакля «Жуки в эмалированном тазу». Пьесу современных авторов Ларисы Титовой и Александра Староторжского поставил на кемеровской сцене режиссер из Санкт-Петербурга Давид Бурман.

Надо сказать, «рождественская история» — это такой специальный жанр, издавна горячо (и справедливо!) любимый публикой. Определить его «родовые признаки» просто: проблемы и несчастья валятся кучей на бедняжку-героя, но в результате он, как можно было бы ожидать, оказывается не с инфарктом в больнице (вариант: с побоями в тюрьме, с разбитым сердцем в психушке, без ничего в ограбленной квартире), а наоборот – обретает счастье, любовь, богатство, здоровье и радость.

Моделей «рождественских сказок» для взрослых существует не так уж много, их наперебой эксплуатируют ловкие сценаристы и «драмоделы». Иногда это получается талантливо – и тогда мы получаем фильмы вроде рязановских шедевров. Но чаще…

Чаще – выходит то, что вышло под Новый год на сцену Кемеровской драмы.

Честно говоря, мне до сих пор непонятно, зачем режиссер Давид Бурман взялся за постановку такой до невозможности пошлой пьесы. Невыносимая фальшь заложена в этом драматургическом материале изначально.

Сюжет: немолодая дама, претендующая на лавры писательницы (Людмила Усанова), прячется под Новый год в своей обшарпанной квартирке от старого друга (не то бывшего мужа, с которым рассталась, так и не выяснив до конца отношения, не то любовника, которого еще надеется вернуть в свои сети, не то просто доброго приятеля из «сочувствующих»). Она оскорблена в лучших чувствах. Она написала очередной роман, а его (в очередной раз!) не приняли в издательстве. Потому что им там, дескать, нужны боевики и крутая эротика, а наша литературная дама пишет про нежные чувства. Нежные чувства, подразумевается между строк, сегодня «не формат». (Вот вам первая загадка: с чего это авторы пьесы уверены, что «нежные чувства» — не формат? Насколько я могу судить по прилавкам книжных магазинов, именно они-то и востребованы сегодня, как никогда! Другое дело, что те образчики стиля, которые демонстирует нам героиня Усановой, – откровенная графомания без малейшего проблеска таланта. Но авторов пьесы обильные саморазоблачительные цитаты отчего-то не смущают).

У литературной дамы есть подруга – рыночная торгашка Любка (Светлана Царева), она время от времени навещает литературную даму, чтобы погреться, замахнув рюмашку-другую, и посплетничать «про жизнь». Вам это покажется странным, но в течение одного вечера Любка забегает к подружке-писательнице раз пять. (Второй вопрос без ответа: то ли рынок так близко, что Любка вместо нормальной торговли ходит кругами вокруг подругиной квартиры (но зачем?), то ли та жадничает пригласить ее нормально скоротать вечер?)

Вся эта нелепица осложняется явлением немолодого героя. Понятно: как же в рождественской истории без любовного сюжета? Понятно, что по закону жанра это должен быть персонаж-мачо. Однако Олег Ильич (Виктор Мирошниченко) на мачо не тянет. Работает рекламным агентом – собирает платные объявления в газеты и журналы, а по совместительству (типа – заказов под Новый год так много, не успеваем разворачиваться) подрабатывает в фирме приятеля «Розовый кролик». Ну, вы уже догадались кем. Мальчиком по вызову. (Третий вопрос без ответа: а не преувеличивают ли авторы подобных сюжетов сексуальные аппетиты возрастных дам? Что-то мне ни разу в жизни не доводилось сталкиваться с ситуацией, когда одинокие безмужние подружки зазывают в гости «мужчин по вызову». Признаться, и объявлений таких я в газетах не встречала…).

Но не будем придираться. Писательница вызывает «розового кролика», чтобы создать иллюзию, будто сам главный редактор ненавистного издательства нанес ей визит, сгорая от желания прослушать в авторском исполнении новое произведение. Якобы сейчас к ней нагрянет старый друг, а у нее – опа! – ТА-А-АКОЙ визитер. Обзавидуетесь, неверы.

Разумеется, вся эта ролевая путаница должна сопровождаться забавными (с точки зрения режиссера) комическими положениями. Но на самом деле перед нами предстает жалкое и убогое зрелище, которое не спасают даже самые искренние усилия по-настоящему хороших артистов.

Больно смотреть, как почтенный мэтр Мирошниченко вынужден «танцевать у шеста» в полуголом виде. Еще больнее – наблюдать тошнотворную по пошлости сцену его объяснения с «нежной графоманкой», переходящего в совместное сочинение сладких детских сказок про «белочку и зайчика». И даже гениальная в своей естественности Светлана Царева, хоть как-то одухотворяющая эту манекенную действительность, не спасает положения.

Надо отметить, моменты искренности все же случаются в этом спектакле, но лишь тогда, когда талантливые артисты начинают по-детски «придуряться», пародируя елочные утренники. И все равно живая жизнь, если ей и удается на краткий миг пробиться сквозь напластования фальши, напрочь сокрушается пошлостью.

Вообще пошлость – главное слово, которое приходит на ум после просмотра спектакля. Причем пошлость не в смысле непристойности, вульгарности (хотя и этого тут хватает), а в том самом, чеховском, смысле слова. Пошлость – как банальность, общее место, глупость, отчего-то претендующая на высокое звание «прописной истины».

В этом смысле пошлость утверждать, будто современные немолодые люди, воспитанные в «идеалах коммунизма», никак не могут найти себе место в новой жестоко-капиталистической действительности. Пошлость – априори подразумевать, что «при советской власти все мы во что-то верили». Верили, как и сейчас, каждый в свое. Кто-то тайно ходил в церковь, кто-то делал чиновную карьеру (только тогда она называлась «номенклатурной»), кто-то по-интеллигентски выживал в задушевных посиделках на кухнях, не сетуя на маленькую зарплату инженера или учителя и утешаясь чтением толстых журналов… Пошлость – уверять, будто вся проблема в том, что «раньше время было духовнее». Проблема в том, что немолодые люди были тогда молоды, а потому «удушливое время застоя» помнится ими не как политическая стагнация, а как время личного расцвета. Девушки вокруг – юные и прекрасные, сил – немерено, времени впереди – до горизонта…

Однако авторам постановки отчего-то хочется выдать беспомощные, неталантливые, претенциозные существа за этаких чеховских «трех сестер». В чьих бедах виновато исключительно «неподходящее, грубое время». Об этом – ключевой монолог героя Мирошниченко: жучки, мол, жили мирно на одной из веток дерева, а потом налетел ветер и они упали на… дно эмалированного таза. Выбраться невозможно, но, оглядевшись, жучки понимают: и тут, среди осыпавшихся игл и листиков, можно устроить уютную жизнь.

Прекрасная мысль. Очень утешительная. Только устроить такую жизнь можно лишь при условии, если не упиваться собственной «тонкостью» и «непонятостью», не винить время, а достойно принять «новый сезон» своей жизни. Ведь в любом возрасте и при любой «погоде за окном» есть своя прелесть. Но нет! Авторам спектакля отчего-то нужно, чтобы его персонажи непременно играли по правилам своей давно ушедшей молодости. А из этого ничего, кроме сраму, не выходит.

И в результате вместо трогательной «лав стори» мы видим невыносимо пошлый, насквозь фальшивый, скроенный по обкатанным образцам «романчик наскоро». В который не верится никому: ни самим исполнителям, ни зрителям, да и, подозреваю, и авторам пьесы тоже.

Ольга ШТРАУС.

Фото Федора Баранова.