Со своей палитрой к китайскому самовару

Уже шесть кемеровских художников побывали в долгосрочных творческих командировках в Китае. Владелец музея современного искусства в городе Харбин Ли Минсю приглашает наших соотечественников, предоставляя им материалы для работы, стол и кров, а в ответ художники должны подарить музею не менее четырех своих полотен. Если захотят что-то продать сверх того – их право. Юрий Белокриницкий, Степан Аристов, Наталья Перкова и другие уже воспользовались приглашениями китайской стороны.А не так давно из Китая вернулся Андрей Дрозд. Его миссия была несколько иной: в Чанчуньском университете он вел занятия для китайских студентов, обучающихся по специальности «масляная живопись».

Интерес к русскому искусству вообще и к традиции русского реализма в частности в Китае необычайно высок. Наш восточный сосед жаждет овладеть российской школой реалистической живописи. Об этом, кстати, вели речь представители Чанчуньского университета, несколько лет назад заключившего договор о сотрудничестве с Кемеровским университетом культуры и искусств. После обмена официальными визитами, после участия в совместных творческих акциях это сотрудничество переросло в более тесные отношения. А можно сказать и по-другому: оно перетекло в нормальное рабочее русло. Во всяком случае, именно так профессор КемГУКИ художник Андрей Дрозд определяет свою работу в Чанчуне.

— На вашей визитке вижу слово «профессор». Вроде еще недавно был «доцент». Вы защитили диссертацию?

— У нас в России получить звание профессора можно двумя путями. Первый — защитить докторскую диссертацию. Второй – если идти по творческому пути. То есть, имея творческую специальность (как в моем случае), надо стать лауреатом международных выставок или фестивалей плюс иметь учеников – лауреатов международных выставок и фестивалей. Я лауреат международных выставок «Приношение Врубелю», «Пост № 1» и «Пастель России», состоявшихся в Омске, мои ученики – лауреаты международного фестиваля «С любовью к городу», который проходил в Кемерове (они победили в номинации «граффити»).

— Граффити? Любопытно. А китайцев вы чему учили?

— Живописи. Масляной живописи. Дело в том, что традиционно в Китае развивались два направления изобразительных искусств: каллиграфия и двухмерная, неплановая живопись. Если вы присмотритесь к традиционной китайской живописи, она вся – плоская, без обозначения перспективы, без заднего и переднего планов. При этом китайцы – изощренные рисовальщики. В Чанчуньском институте изобразительных искусств, существующем в рамках педагогического университета, есть даже такая специальность – «цветы и птицы». То есть там готовят мастеров, которые будут заниматься исключительно этим, традиционным для Китая изображением.

Но динамично развивающейся стране своих традиций мало. Им хочется нового. Им важно постигать общемировой опыт. Например, у них существует государственная программа поддержки масляной живописи. А специалистов, умеющих ее преподать, не так много. Именно поэтому они обращаются за помощью к России. В частности, в наш Кемеровский университет.

— Трудно было преподавать китайцам? И правда ли, что они необыкновенно трудолюбивы и самоотверженны в работе?

— Думаю, студенты по своему менталитету во всех странах мира одинаковы. Есть такие, кому действительно все интересно, кому все это надо, кто рвется к наукам. Есть и такие, кого прельщают иные соблазны юности… Одно заметил явственно: как все азиатские народы, они очень хваткие, моментально схватывают, как губка впитывают полученное. Помню, поставил им сделать наброски с изображения Лаокоона. У них базовых знаний нет, они не могут правильно рассчитать масштаб (то голова на холст не влезет, то рука), но, не смущаясь этим, так уверенно схватывают пластику! Главное – чтоб похоже было.

Я преподавал три недели на третьем курсе бакалавриата. За восемь часов одного занятия студенты должны были написать одну постановку. У них – все традиционно. Или в кресле человек сидит, рукой голову подпирает. Или – на подлокотнике кресла, в той же позе. Я им постановку другую сделал: девушку в национальном костюме вписал в натюрморт (то есть какие-то кувшины-графины вокруг расставил). Получилось достаточно живописно. А они – страшно удивились: разве так можно портреты писать?

Вообще объясниться через переводчика на специальные профессиональные темы со студентами, которые не владеют основами ремесла, довольно сложно. Вот как ты им объяснишь, что такое тон? Не цвет, а тон? Почему черный цвет вдали выглядит бледнее, не таким черным, как вблизи? Почему цветовые соотношения меняются в зависимости от планов (на первом плане мы видим краски так, чуть дальше – иначе, из-за колебания воздуха и перспективы)? Обо всем этом я сначала пытался говорить через переводчика, но потом плюнул на теорию и стал показывать сам.

И вот интересная деталь: если в Европе учитель не имеет права брать в руки кисточку ученика и что-то такое подправлять на мольберте (это нарушение авторских прав), то тут, в Китае, это воспринимается, наоборот, с величайшей благодарностью. Для них это поощрение. Иные из моих учеников вскоре начали даже злоупотреблять: «Хэлп, тиче!» (помоги, учитель!). Ломаный английский – язык, на котором мы пытались понять друг друга без переводчика.

— Доводилось как-то видеть сюжет по ТВ, где показывали художественные мастерские, работающие в Китае. Там быстро (и на удивление качественно!) местные рабочие копировали самые высокохудожественные полотна: и Тициана, и Рафаэля, и Рембрандта…

— Это – китайский менталитет, это – государственная философия: не надо ничего изобретать и придумывать, все уже придумано. Мы возьмем лучшие образцы и сделаем так же. Потому они и нас, с нашими технологиями (в том числе – живописными) к себе приглашают. Типа: возьмем и научимся.

— Но вы с ними занимались только в классе?

— Не только. У нас был выезд на пленэр – на местное озеро. Я нанял три такси, и мы поехали туда все вместе, 12 человек, с этюдниками, с кистями-красками. (В отличие от наших таксистов китайские предпочитают не стоять, выжидая жертву «за столько поеду, а за столько – нет», а реально ездят, работают). Потом мне студенты признавались: мы, наконец, поняли, как можно воду рисовать (я им показал, как работать мастихином, объяснил, что этот нож – не только для удаления краски с холста, им можно, например, речную рябь изображать). Показал приемы работы с палитрой. А то они все одним приемом «а ла прима» работают. Красок не жалеют! Там тюбики огромные, человека таким убить можно, тратят их спокойно, пишут пастозно, жирно…

На этом пленэре получилось смешно: мы разложили этюдники, поработали (толпа зрителей собралась человек 200, как это всегда в Китае бывает), а потом решили сходить перекусить. Кто-то забрал этюдники с собой, кто-то («а-а, ничего не будет!») оставил все на месте. Там и правда не воруют. Но… Когда мы вернулись из ближайшего кафе, оказалось – ничего из оставленного нет на месте. Что случилось? Оказалось – дворник, который убирает это место через определенное время, пришел на свою смену и… все убрал. Увез в мусорку.

— А кого было больше в вашей группе – мальчиков или девочек?

— Поровну. Чанчуньский университет носит название педагогического, то есть та кафедра, на которой я работал, готовит преподавателей рисования и живописи. Но в Китае вообще чрезвычайно высок статус учителя. Престиж профессии, видимо, идет из глубины веков. На первом месте почитаются чиновники, на втором – учителя. Достаточно сказать, что начинающий учитель имеет зарплату (если соотносить с нашим масштабом цен) тысяч двадцать. При этом цены в Китае смешные. В университетской столовой для преподавателей можно пообедать за 15 рублей. Если пойти в ресторанчик – уложишься в сто рублей. Копейки! Такси стоит 6 рублей километр.

Однажды я забрел в парикмахерскую: меня постригли за 50 рублей. Вполне качественно. Я удивился. Мастер (а надо сказать, там один стрижет, другой моет тебе голову, и всем работа находится) спросил: «Сколько такая стрижка стоит у вас на родине?». Говорю: «Рублей 300». Очень удивился: «Чего здесь стричь-то на 300 рублей?»

— У вас вообще какие-то неформальные отношения с китайскими коллегами сложились?

— Студенты приглашали меня на так называемый «китайский самовар». Это неформальный ужин в знак уважения к гостю. Посреди стола кипит кастрюля, разделенная на две части. В одной – густоперченая соленая вода, в другой – более пресная. Приносят заготовки: мясо, рыбу, лапшу, грибы, овощи, морепродукты… И все это по очереди варят в этом самоваре и дружно поглощают. Я поразился, как много китайцы едят! Постоянно, немерено.

— Наголодались за «культурную революцию»…

— Наверное. Но они и выросли за то время, что прошло с тех пор. Говорят, средний рост китайца за последние двадцать лет увеличился на 16 сантиметров.

— Сосед, растущий в прямом и переносном смысле… А вот скажите, Андрей, зачем нашему КемГУКИ такие прочные связи с Чанчуньским университетом? Зачем мы им нужны – понятно. А зачем – они нам?

— Ну, во-первых, каждый университет, если хочет таковым называться, обязан иметь профессиональные зарубежные связи: этого требует его статус, иначе не пройдешь лицензирование. А во-вторых, контакты с ближайшими соседями – и впрямь насущная необходимость. Чтобы лучше знать друг друга, чтобы развиваться, ориентируясь в мировых процессах. К нам с мастер-классами по калли­графии тоже приезжали их преподаватели.

И музыкантами междуКемГУКИ и Чанчуньским университетом, знаю, обмен был. Без таких связей сегодня никуда…

Ольга ШТРАУС