Читатель

Гроб жизни и рыбный день

Сергей Солоух. Игра в ящик. Роман. М., Время, 2011. 672 с.

С выходом «Игры в ящик» романы Сергея Солоуха выстраиваются в последовательный автобиографический цикл, как у Аксакова, Толстого или Горького. Впрочем, тематически и хронометрически Солоух ближе всего к Гарину-Михайловскому («Детство Темы»-«Гимназисты»-«Студенты»-«Инженеры»). У Солоуха на сегодняшний день написаны «Гимназисты» («Шизгара»), «Студенты» («Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева») и «Аспиранты» («Игра в ящик»). Правда, «Детство» и «Инженеры» (или «Программисты») у Солоуха существуют пока только в виде рассказов, но и они когда-нибудь превратятся в романы. Как это говорил про себя Тургенев, слегка кокетничая: «Сочинять я никогда не мог. Чтобы у меня что-нибудь вышло, мне надо постоянно водиться с людьми и брать их живьем. Так я всегда и писал, и все, что у меня есть порядочного, дано жизнью, а вовсе не создано мною». Но все дело в том, что в новом романе Солоух как раз пытается «сочинять», вышивая по автобиографической канве довольно-таки кислотными красками.

Название «Игра в ящик» построено на игре слов. С одной стороны, имеется в виду эпоха Брежнева – Андропова – Черненко: ежегодные смерти государственных лидеров, пресловутые «гонки на лафетах». С другой – чаемое превращение в закрытый «почтовый ящик» подмосковного Института проблем угля имени Б. Подпрыгина, отраслевого НИИ, где герои романа числятся в аспирантуре и пишут диссертации. Героев, собственно, два: угрюмый увалень и незаурядный математик Роман Подцепа и суетливый и щеголеватый карлик-полиглот Боря Катц. Оба – жители Южносибирска, то есть наши земляки. Первый мечтает поскорей защититься и свалить на родину, к любимым жене и сыну. Второй, напротив, пытается правдами и неправдами зацепиться не в Москве, так в Подмосковье, найдя себе невесту с пропиской. Есть еще два-три женских образа, но они прописаны куда менее подробно.

Сюжет же состоит в том, что неторопливая и неповоротливая, как старая ЭВМ, система безразлично пережевывает героев обоего пола, выплевывая только в эпилоге. «Мышеловка не бегает за мышью, мышеловка стоит и ждет – мышь приходит сама». Правда, лейтмотивы романа – не мыши, а кошки, собаки, рыбы, сельхозработы в подшефном колхозе, вездесущие чекисты и самиздатские распечатки.

Книжка написана с замечательной достоверностью и изобретательностью, но в ней нет ни яркой любовной истории, ни авантюрного или детективного сюжета. Должно быть, поэтому в нее вставлены три посторонние новеллы фантасмагорического характера. Первая, «Щук и Хек», — Аркадий Гайдар, как бы переписанный Варламом Шаламовым. Вторая, «Рыба Сукина», — Владимир Сирин, как бы пересказанный Владимиром Сорокиным. Третья, «Угря», — Иван Шевцов, как бы перелицованный Михаилом Елизаровым. Пародии получились впечатляющие, местами очень тонкие, но не смешные, а желчные. Смешного в «Игре в ящик» вообще по сравнению с прежними романами маловато. А самое сильное качество книжки – архитектоника, замечательная соразмерность всех частей, тут Солоух большой мастер.

Ученый-некрофил и проблемы скалолазания

Александр Иличевский. Математик. Роман. М., АСТ, 2011. 315 с.

Герой нового романа Александра Иличевского – 36-летний математик, поработавший в России и США, решивший какую-то грандиозную топологическую проблему и получивший за это медаль Филдса, математическую Нобелевку. Но сходство с Григорием Перельманом на этом кончается. Героя зовут Максим Покровский, он женат и имеет двух сыновей – правда, жена от него ушла, обнаружив, что выходила за гения, а оказалась замужем за алкоголиком.

На протяжении романа герой устраивает четырехмесячный запой, оказывается в вынужденном академическом отпуске, поселяется в Сан-Франциско, довольствуясь случайными заработками, заводит юную любовницу и приятеля-кинорежиссера, вспоминает навыки скалолазания и пишет сценарий про советских альпинистов – знаменитых братьев Абалаковых, затем устраивает с приятелем путешествие по бывшим советским республикам и пытается вскарабкаться на Хан-Тенгри – капризнейшую из вершин Тян-Шаня. Кроме того, герой, в духе Николая Федорова, озабочен проблемой воскрешения мертвых и пытается применить свои математические алгоритмы к человеческому геному (расшифровать-то его биологи расшифровали, но что означает большая часть его информации, с виду бесполезной, до сих пор не знают). В целом получается обычная для Иличевского географическая опера-буфф, где калифорнийское побережье описано с некоторой нежностью, а постсоветские городки – с некоторой гадливостью.

Все это очень досадно потому, что сам автор по первоначальной профессии – физик и математик, и кому бы, как не ему, разъяснить читателю физическую суть проблем современной математики – например, той же гипотезы Пуанкаре, доказанной Перельманом. Из нее, между прочим, следует, что наша Вселенная представляет собою трехмерную сферу. Поверхность обычного шара, например, нашей планеты, – это сфера двумерная, а трехмерную сферу я и представить себе не могу. А Иличевский, вероятно, может. Но не хочет: ему интересней описывать снежные пещеры в Киргизии и пиццерии в Сан-Франциско, а также выращивать несуразных героев – математиков-алкоголиков альпинистов с уклоном в некрофилию.

20-летие революции и женщина-зверь

Илья Ильф. Записные книжки. Сост. Александра Ильф. М., АСТ, Зебра Е, 2010. 288 с.

Записные книжки Ильфа переиздавались многократно, начиная с поздней советской эпохи. Но в книжке, кроме известных реприз и списков смехотворных фамилий, имеются еще и дневниковые записи, которые писатель вел до самой смерти, последовавшей в апреле 1937 года – и их я прочитал впервые. Все это тем более интересно, что у нас сейчас тоже в некотором роде 1937 год: ровно 20 лет прошло после революции 1991 года, когда Советский Союз превратился в Российскую Федерацию. До Большого террора Ильф не дожил, а все остальное очень похоже:

«Когда я смотрел «Человека-невидимку», рядом со мной сидел мальчик, совсем маленький. В интересных местах он все время вскрикивал: «Ай, едрит твою!» Этот же малютка потом вздохнет у Довлатова с недетской грустью: «Эх, поплыли муды да по глыбкой воды».

«Выскочили две девушки с голыми и худыми, как у журавлей, ногами. Они исполнили танец, о котором конферансье сказал: «Этот балетный номер, товарищи, дает нам яркое, товарищи, представление о половых отношениях в эпоху феодализма». Политграмота, положим, из моды вышла, но ноги у девушек все такие же худые, и демонстрируют они их все с той же гордостью.

«На съезд животноводов приехал восьмидесятилетний пастух из Азербайджана. Он вышел на кафедру, посмотрел вокруг и сказал: «Это какой-то дивный сон».

«Вечерняя газета писала о затмении солнца с такой гордостью, будто она сама его устроила».

«Сто шестьдесят семь ошибок по русскому языку в дипломной работе». Заглянул бы он одним глазком в Рунет. Или почитал бы наши телевизионные субтитры, даже на самых богатых телеканалах.

«Гулянье. Ходила здесь одна молодая девушка в сиреневом шарфе и голубых чулках. Были молодые люди в розовых носках. Фиолетовая футболка с черным воротником, насчет которой продавец местного кооператива заявил, что зато цвет совершенно не маркий».

«История челюскинца. Он был несколько поврежден умственно, и врачи посоветовали ему путешествие. Он не только совершил его, но и получил орден».

«Вчера была температура, которой не было пятьдесят лет. Сегодня – температура, которой не было девяносто лет. Завтра будет температура, какая была только сто шестьдесят лет назад, в одиннадцать часов утра, в тени. Что делали жители в это утро, и почему они укрывались именно в тени, где так жарко, ничего не сказано». Это нам прошлым летом рассказывали, что такая погода в Подмосковье случается раз в двести лет.

«Все пьяные на улице поют одним и тем же голосом и, кажется, одну и ту же песню».

«Бал эпохи благоденствия. У всех есть деньги, у всех есть квартиры, у всех есть жены. Все собираются и веселятся. Джина не пьют. То ли смущает квадратная бутылка, то ли вообще не любят новшеств. Расходятся под утро. Тяжело нагруженная вешалка срывается с гвоздей. В следующий раз все происходит точно так же. Джин (не пьют), вешалка (срывается), расходятся только к утру».

«Позавчера ел тельное. Странное блюдо! Тельное. Съел тельное, надел исподнее и поехал в ночное. Идиллия».

«Старуха рассказывала на бульваре, что в сибирских горах поймали женщину-зверя. Она весит сорок пудов и при ней дочка восьми пудов. Русского языка женщина-зверь не знает». Это, конечно, про нашего кузбасского снежного человека, его снежную бабу и снежную дочку.

Вот, впрочем, воспоминание о добром старом режиме: «Девочки в гимназии на вопрос: «Чем занимается ваш папа?» — всегда отвечали: «Онанизмом». Было модно отвечать именно так». На этом фоне и недавний скандал вокруг телесериала «Школа» кажется недоразумением.

А в целом абсурда в нашей повседневной действительности, похоже, меньше не становится – в любую эпоху и при любом режиме. И это, знаете ли, радует. Внушает некоторый оптимизм.

Юрий ЮДИН.