Отечественные записки. Проходчики земли и неба

Земля и небо были предметом почитания во все времена, но культ доблестных первопроходчиков, покорителей земных недр и небесной тверди уходит корнями в раннюю советскую эпоху, когда главными героями стали шахтеры-стахановцы и летчики («сталинские соколы»). Известный исследователь Владимир Паперный выделял внутри этой эпохи «культуру 1», горизонтальную и уравнительную (1917–1932), и «культуру 2», вертикальную и иерархическую (1932–1954). Он подчеркивал их внутренний антагонизм: «Культура 1 стремилась уйти в землю: «На многие годы уйдем от солнца, мерцания звезд, сольемся с землей…» (Гастев)… Небо в этой культуре кажется слишком близким и доступным, чтобы к нему можно было вознестись. Это небо лишено Бога. «Небо осмотрели внутри и наружно, — деловито отчитывается летающий пролетарий. – Никаких богов, ни ангелов не обнаружено» (Маяковский). «Мы не будем рваться в эти жалкие выси, которые зовутся небом. Небо – создание праздных, лежащих, ленивых и робких людей. Ринемтесь вниз!» (Гастев)… Культура 2 вырывается из-под земли и устремляется ввысь. Подземелье становится для нее миром зла. Не случайно, что идея вредительства возникает в связи с подземными шахтами («шахтинское дело»)».

Эта схема представляется небезупречной. В 1930-е годы и впрямь возникает культ летчиков, однако культ горняков цветет не менее пышным цветом: «шахтинскому делу» противопоставляется стахановское движение, начатое в том же Донбассе. Вспомним, что в эту эпоху возникает также культ метростроевцев. Кроме того, покорение небес (перелеты Чкалова и Громова через Северный полюс, полеты в стратосферу, спасение челюскинцев) протекает с неимоверными трудностями, сравнимыми с проходкою земных недр. При этом в небесах «культуры 2» Бог также отсутствует. Участники авиашоу могут составлять имя СТАЛИН в небесах над Тушинским аэродромом. Однако настоящее место божества – в секретном бункере, в кремлевской цитадели, в полуподземном мавзолее.

В годы первой пятилетки главной метафорой общества была Машина. Каждая ее деталь важна лишь потому, что во взаимодействии с другими обеспечивает ход. Точно так же в обществе граждане работают бок о бок и вместе обеспечивают движение общества. Это эпоха «маленьких людей», массовости и пролетаризации. В июле 1931 года Сталин провозглашает лозунг «Техника решает всё». Однако в 1935-м он меняет этот лозунг на новый: «Кадры решают всё». Главной мифологемой становится Большая семья. Сталин заявляет: «Мы, большевики, люди особого покроя… Нас ковал великий Ленин, наш вождь, наш учитель, наш отец».

В роли реального, а не символического патриарха обыкновенно выступал сам Отец народов. Он контролировал безрассудно смелых летчиков в серии ритуалов: прощался с ними перед полетом и появлялся в аэротическом порту, чтобы приветствовать по возвращении. «Чкалов называл своего инструктора «батей», в то время как Сталина — «отцом», – пишет Катерина Кларк. – Подобным образом и у Алексея Стаханова был на шахте «старший наставник», партийный руководитель Дюканов, но именно Сталин играл для него роль «отца».

В 1960-е роль летчиков плавно перешла к космонавтам. Шахтерский культ стал менее заметным, однако всячески подчеркивалось, что покорители космоса – сыновья Земли. («Я Земля, я своих провожаю питомцев – сыновей, дочерей… Долетите до самого Солнца и домой возвращайтесь скорей»). Герой детской книжки Незнайка, побывав на Луне, начинает испытывать смертельную ностальгию по родной Земле: «Винтик и Шпунтик отпустили его. Незнайка сделал несколько неуверенных шагов, но тут же рухнул на колени и, упав лицом вниз, принялся целовать землю. Шляпа слетела с его головы. Из глаз покатились слезы. И он прошептал: «Земля моя, матушка! Никогда не забуду тебя!» Красное солнышко ласково пригревало его своими лучами, свежий ветерок шевелил его волосы, словно гладил по голове. И Незнайке казалось, будто какое-то огромное-преогромное чувство переполняет его грудь. Он не знал, как называется это чувство, но знал, что оно хорошее и что лучше его на свете нет. Он прижимался грудью к земле, словно к близкому, родному существу, и чувствовал, как силы снова возвращаются к нему и болезнь его пропадает сама собой».

Можно привести и другие параллели. Показательно, например, что сворачивание космических программ в начале 1990-х совпадает с обвальной «реструктуризацией угольной промышленности». В 1998-м шахтеры пытаются напомнить о себе с помощью «рельсовых войн»; Чингиз Айтматов в 1996-м выпускает роман «Тавро Кассандры», где возникает образ космонавта, забытого на орбите.

В городе Самаре, в самом его центре, во дворе былого обкома имеется «бункер Сталина». Построили это убежище перед войною, причем очень быстро, за три месяца. Сам Сталин здесь, похоже, ни разу не бывал, но члены советского правительства, эвакуированного в Самару во время битвы за Москву, – Молотов, Ворошилов, Микоян – в бункер определенно спускались. Говорят, это самое глубокое из аналогичных сооружений времен Второй мировой войны, призванное выдерживать прямое попадание авиабомбы. Глубина его почти 40 метров – гитлеровские убежища типа «Вольфшанце» сравнения не выдерживают.

Нынче здесь музей. Экскурсовод с интонациями мрачного одержимца, то ли бывший лектор общества «Знание», то ли отставной инструктор райкома, произносит заученный монолог, терпеливо пережидает вопросы и опять твердит по-залаженному: «Всюду сказывается свойственный Сталину аскетизм…» Обширный зал заседаний: лепнина, дубовые панели, портреты основоположников и барельефы полководцев. Просторный кабинет, стол зеленого сукна с настольною лампой, фальшивые двери, занавесочки и экраны, чтобы не вызвать клаустрофобии. Для спуска, кроме метростроевских лестниц, имеется вполне комфортабельный лифт. Если где и ощущается аскетизм, то разве в нужнике, где царит традиционная советская разруха… Я отстал от экскурсии, посидел в кабинете за столом и не смог побороть искушения: поднял трубку телефона, заготовив обращение: «Иосиф Виссарионович, я все по тому же вопросу – о жизни и смерти». Телефон, увы, молчал.

Самара – центр аэрокосмической промышленности. Невдалеке от бункера-музея, на пустынной площади над Волгой, высится сорокаметровая колонна, на ней стоит человек в космическом прикиде, только без прозрачного шлема; над головою он держит аллегорические крылья. Местное его прозвание – Паниковский, который, как известно, был любитель гусей. Можно при­помнить также шведского Нильса, героя Сельмы Лагерлёф, путешествовавшего с дикими гусями. Но по сути это просто богатая рифма к сталинскому бункеру. Тем сорок метров вниз, тут сорок метров вверх – вот и вся разница.