О трех книгах — хорошей и занимательной,жалкой и завистливой, плохой и вредной — в сегодняшнем обозрении от Юрия Юдина.
Хорошая, занимательная книга
Александр Генис. Фантики. М., Астрель, Corpus. 2010. 192 с.
Эта книжка, точнее, альбом – очередная дань страсти Гениса к каталогизации общеизвестных вещей. Еще в соавторстве с Петром Вайлем, царство ему небесное, были написаны «Родная речь» (про литературную классику) и «Русская кухня в изгнании» (про уху, селянку и прочие незамысловатые блюда). Теперь дошла очередь до русской классической живописи – именно тех ее сюжетов, которые вошли в национальный культурный код, как Наташа Ростова и зеленые щи.
Про «Охотников на привале»: «Перов, даже если не вникать в сюжет, все равно окажется странным художником, ибо он, похоже, не любил краски. Критики писали, что «перовская палитра напоминала цветом овчинный полушубок», говоря по-нашему – дубленку. Одинаково ржавый колорит лишает природу наряда, а жизнь – праздника. Но именно такой невзрачный, как кухонное полотенце, мир проще любить. Он мало требует, ничего не обещает и уже потому дает то, на что другие не претендуют: уют знакомой, как бородатый анекдот или детская сказка, истории. Другим она неинтересна, а мы ее сто раз слышали».
Про «Трех богатырей»: «Если Васнецов и не смог возродить фольклор, он сумел его породить. Картина «Три богатыря» вернулась туда, откуда вышла, сама став источником устного народного творчества. Больше всего анекдоту понравилось, что богатырей – трое. Образуя симметричную, устойчивую, как пирамида, фигуру, они дополняют друг друга, составляя минимальный, но исчерпывающий любую ситуацию сюжет… В советской традиции васнецовские богатыри преобразились в трех незадачливых уголовников, которых замечательно воплотили на экране Вицин, Моргунов и Никулин».
Про «Утро в сосновом лесу»: «Шишкинская картина так глубоко въелась в кожу нации, что стала ее родимым пятном. Однако постичь тайну этого холста можно лишь тогда, когда мы на время разлучим лес с медведями. Сделать это тем проще, что звери пришли на готовое1. Шишкин пригласил их на полотно, рассчитывая не столько оживить, сколько обезвредить свой бесчеловечный пейзаж… Таким, обрезанным сверху рамой, мы бы увидели лес, глядя на него сквозь амбразуру дзота… Обнаженные, выдранные с мясом корни, переломленный в поясе ствол, бурая увядшая крона – мрачная сцена лесной катастрофы».
Генис замечает, что картина Шишкина получила в народе название «Три медведя», хотя всякий видит, что их на самом деле четыре, и такая же история произошла с «Тремя мушкетерами» Дюма. Но забывает разъяснить, почему. Дело в том, что троичный код для индоевропейских народов – архетипический. Отсюда и христианская Троица, и такая же триада богов Индии (Брахма–Шива–Вишну), а также у римлян (Юпитер–Марс–Квирин), у древних славян (Перун–Сварог–Велес) и т. д. Отсюда же и традиционное деление общества на брахманов-жрецов, кшатриев-воинов и вайшьев, торговцев и работяг (в закрытых мужских сообществах, например, в тюрьме, оно сразу же воспроизводится – так появляются паханы, блатные и мужики). Поэтому и богатырей, и медведей, и даже охотников на привале непременно должно быть трое (последних Генис прямо называет охотничьими богами).
В книжке имеются также этюды к «Последнему дню Помпеи» Брюллова, «Девятому валу» Айвазовского, «Явлению Христа народу» Иванова, «Грачам» Саврасова, «Бурлакам» Репина, суриковскому «Переходу Суворова через Альпы» и врубелевскому «Пану». При этом непонятно, где же «Портрет неизвестной» Крамского, «Март» Левитана, «Московский дворик» Поленова, «Девочка с персиками» Серова… И хотелось бы знать, куда все-таки летят рыловские гуси. В общем, ждем второго альбома.
1Медведей на полотне Шишкина написал, как известно, художник Савицкий.
Жалкая, завистливая
книга
Валерий Попов. Довлатов.М., Молодая гвардия, 2010. 355 с. (ЖЗЛ, малая серия).
Валерий Попов был неплохим ленинградским прозаиком – наблюдательным, местами лиричным, местами саркастическим. Петербургский его период был менее удачным: сначала он попытался писать что-то коммерческое – получалось что-то чудовищное; потом и вовсе подался в чиновники, возглавив питерское отделение Пен-клуба. В последние годы он обратился к мемуарному жанру, а нынче выпустил биографию Сергея Довлатова в серии ЖЗЛ.
Выход книжицы сопровождался легким скандалом: вдова классика Елена Довлатова запретила Попову использовать переписку и фотографии, угрожая судебными разбирательствами. Редакционное предисловие сообщает: «Уже на стадии работы над рукописью до нас дошли слухи о повышенном и достаточно ревнивом внимании к будущей книге со стороны знатоков и толкователей довлатовского наследия… Упомянутые ревнители еще до знакомства с книгой Попова почему-то предположили, что она порочит образ Довлатова». Дальше разъясняется, что Довлатов – не икона, а человек с недостатками, но его светлый образ поповская биография нисколько не дискредитирует, и вообще автор имел право написать все, что написал, хотя бы потому, что дружил с Довлатовым при жизни.
Довлатова эта книжка действительно не дискредитирует – она дискредитирует Попова. Прежде всего, она откровенно халтурно сделана. Автор переписывает «своими словами» нескольких мемуаристов1, пересказывает письма, раз уж не дали процитировать, а промежутки заполняет собственными воспоминаниями, которые зачастую к делу нейдут. Довлатова привезли ребенком из эвакуации в Ленинград – меня тоже привезли ребенком из эвакуации в Ленинград, — и дальше про себя, любимого, близко к тексту вышедших недавно воспоминаний. Когда речь про советский период, этот метод еще кое-как прокатывает – все-таки одна среда и эпоха, общие знакомые и пр. Но когда дело подходит к эмиграции героя, становится совсем непонятно, почему мы должны читать преимущественно про Попова, если книжка называется «Довлатов».
Кроме того, автор с самого начала берет неверный тон. Понятно, трудно писать про своего давнего знакомого, который вдруг сделался классиком, и не впасть в фамильярность. Образец того, как выйти из положения со вкусом и тактом, дал недавно Лев Лосев, написавший биографию Иосифа Бродского, – получилась чисто академическая, очень сухая и корректная, и при этом очень интересная книжка, где про творчество говорится много и дельно, а сплетни просто отсутствуют. У Попова же получается то слащаво-доброжелательно, то слащаво-сочувственно. Дело в том, что автор почему-то решил, что главная его задача – опровергать мифы. Основной посыл: книжки Довлатова только кажутся автобиографическими, а на самом деле все было не совсем так или даже совсем не так. Но если разоблачительный пафос скрестить с напускной доброжелательностью – как раз и получится сплетня.
А главное, вся книжка проникнута черной завистью. Автор никак не может взять в толк: мы ведь ровесники, из одной среды, из одной компании, оба считались небесталанными. И при этом я вел себя гораздо приличнее: родину не бросил, горькую не пил, женщин не менял как верхонки, интригами не занимался. Так за что же ему – всемирная слава, а мне – только некоторая известность в узких кругах да кресло председателя?!
Вдобавок Попов, по-видимому, где-то слышал, что существуют литературные стратегии, что успех надо организовывать, и что скандал писателю на пользу. Скандал, может, и помог бы, да книжка плоха.
1. Е. Рейна, Л. Штерн, А. Пекуровскую, того же А. Гениса и др.
Плохая, вредная книга
Дмитрий Савочкин. Маркшейдер. Роман. М., АСТ, СПб., Астрель-СПб., 2009. 283 с.
Роман про шахтеров – вещь по нынешним временам редкая и вроде бы во всех отношениях полезная. Не то чтобы мы соскучились по литературе о рабочем классе – она в изобилии производилась в СССР, замучишься перечитывать. Просто профессия горняка исполнена естественного драматизма, и к тому же ее сопровождает необъятная мифология. Ни Павел Бажов с «Малахитовой шкатулкой», ни Рихард Вагнер с «Нибелунгами», ни Эмиль Золя с «Жерминалем» не смогли ее исчерпать. К тому же нам, жителям угольного края, небезразлично, что про горняков написали новенького, пусть действие романа и происходит в Донбассе.
Роман, однако, так удручающе плохо написан, что дочитать его можно только из чувства долга. Автор имеет представление о шахтерском труде и быте, знаком с парой старинных сказаний, слышал несколько современных баек. Однако все это очень неумело скомпоновано и сильно разбавлено бессмысленным враньем.
По Савочкину, грозы1, спускаясь в шахту, испытывают такой животный ужас, что вынуждены глушить его непонятным желтым порошком. В отечественных шахтах и впрямь не редкость анаша и насвай, а боливийские горняки беспрестанно жуют листья коки, но скорее от скуки – чтобы как-то скрасить ежедневный однообразный труд. Шахтеры у Савочкина роют туннель от Донбасса до Киева, мечтая взорвать ненавистную столицу; лучше бы они метро у себя в Донецке достроили. Главный герой у Савочкина зачем-то шизофренически раздваивается на двух персонажей – горняка и следователя – и обретает идентичность лишь в наркотических видениях.
А главное, горняки здесь изображены таким унылым быдлом, что непонятно, как это они смогли выдумать грандиозную мифологию или устраивать бунты, от которых содрогались древние Афины, средневековый Китай и Советский Союз. Между тем даже нелепая история про подземный ход, который до Киева доведет, на самом деле имеет свой архетипический прообраз: один поляк в XVII веке утверждал, что галереи Киево-Печерской лавры доходят аж до Новгорода, а это 900 км по прямой.
Но подобные темы и сказания могли бы пригодиться для других романов, написанных с другою мерою ума и таланта. А автору «Маркшейдера» остается продовольствоваться историями, как первая жена Стаханова сбежала с цыганским табором и как сам он умер в психушке, поскользнувшись на чайной лужице и размозжив голову о спинку кровати.
Областная газета
Опять Генис. Встречал его уже несколько раз в обзорах.
И две явно ничтожные книжки чёртеоткуда.
Обозреватели никогда не пишут о литературе собственно Кузбасса. Ни разгромно, ни восхищённо. Ни даже равнодушно. Почему?
Худо-бедно про театр газета пишет. Про свой. И про художников-музыкантов.
Почему дискриминируются литераторы?