Читатель

В основу книжки легла электронная коллекция фольклора Д. Кутьиной, А. и Я. Бройдо (наберите в поисковике «Боян. Поэтическая речь русских»). Составитель выбрал из нее все, что касается современного солдатского фольклора, и снабдил научным аппаратом – очерками, комментариями, словарем и указателем. В основу легли два десятка солдатских альбомов 1970-2000 гг. Для сравнения приведены образчики альбомного творчества курсантов военных училищ и заключенных.

Автор этих строк сам служил срочную в Забайкалье в 1980-1982 гг. и приложил руку к изготовлению десятка подобных альбомов. По большей части они заполнялись фотографиями в бравых позах и рисунками плакатно-сентиментального характера («и на штыке у часового блестит полночная луна»). Сам я одно время вел записную книжку, где заготовки для стихов перемежались армейскими афоризмами и анекдотами. Книжка куда-то пропала еще до дембеля, но кое-что из нее я помню. Образчик афоризма: «Все, что создано отечеством, должно быть надежно защищено от прапорщиков».

Составители книги и коллекции, впрочем, не считают армейские приколы и маразмы истинно фольклорным жанром; разумеется, все это ближе к КВН, хотя чем КВН не народное творчество? Видимо, для фольклористов оно недостаточно простодушно. Поэтому здесь преобладают сентенции вроде «Девушка теряет невинность один раз, а солдат теряет ее два года». Или: «Армия – это семья, но лучше быть сиротой». Свежего песенного творчества тоже немного, по большей части классика:

Одно успокаивает. Пусть крестьяне, главные носители традиционного фольклора, – вымирающее сословие, а мещанская культура, напротив, благодаря ТВ сделалась господствующей и почти официальной. Но стихия народного творчества фонтанирует и сегодня – благодаря студентам, солдатам, узникам и представителям прочих субкультур (кто-нибудь, наверное, изучает уже фольклор гастарбайтеров). Правда, с тех пор как анекдоты вывешиваются в Интернете, их почти перестали передавать изустно. Но наш преподобный Рунет сам по себе фольклорная среда – безбрежная, безудержная и анонимная (точнее, псевдонимная).

Клод Изнер. Убийство на Эйфелевой башне. Роман. Пер. с франц. Д. Савосина. М., Астрель, 2010. 217 с.

На обложке выставлено: «Когда читаешь Изнера, кажется, что уносишься на машине времени в прошлое, от этого полета захватывает дух. Борис Акунин».

Сюжет сводится к тому, что во время Всемирной выставки 1889 года в Париже (той самой, к которой Гюстав Эйфель соорудил свою знаменитую башню) происходит серия необъяснимых и зловещих убийств. Жертвы на любой вкус: бродяга-старьевщик, чопорная старая дева, американский ученый-путешественник, русский богач-коллекционер… Походя затронута также среда газетчиков, антикваров и художников. Убийства успешно расследуют два мирных букиниста, молодой парижанин Виктор и его отчим, пожилой японец Кэндзи, – каждый самостоятельно, потому что они подозревают друг друга. Есть и любовная интрига: по ходу дела молодой герой влюбляется в рыжую художницу из Одессы.

Раз уж в романе имеется японец и несколько русских, а сюжет отдает опереткою, неизбежно возникает подозрение, уж не сам ли г-н Акунин все это сочинил в рамках одного из своих бесчисленных проектов. Но нет: парижский исторический фон прописан чересчур скрупулезно для простенького детектива, русские реалии, напротив, отдают развесистою клюквой, а уж имитировать неискушенного переводчика, нарочно ухудшая собственный текст, не стал бы ни один автор.

Кроме того, никто из персонажей не носит фамилии фон Дорен, Доронин или Дорн. Да и герои у нашего мэтра гораздо симпатичнее, и повествование он строит гораздо искуснее; в романе же напряжение то и дело ослабевает, а внимание автора постоянно рассеивается среди разнообразных деталей — живописных и не очень. У нас даже дамские дистиллированные детективы пишут забористей.

Дело, видимо, в том, что г-н Акунин просто связан с издательством контрактом, в рамках которого должен в том числе и похвалять выпускаемые им книжки. Что ж, главное достоинство романа он выделил безошибочно: эпоха здесь предстает достаточно выпукло, в этом смысле душой кривить не пришлось.

Другой вопрос, стоило ли воссоздавать дух времени именно в такой форме. Все-таки детективная традиция у французов слабовата, тогда как историческая – напротив, чрезвычайно развесиста: самая мощная школа историков, от Марка Блока до Фернана Броделя и Жака ле Гоффа, в ХХ столетии процвела именно во Франции.

Император Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик, он же «божественный Клавдий» (правил в 41–54 гг. от Р. Х.) – предпоследний из первой династии римских императоров, называемой обыкновенно династией Юлиев–Клавдиев (с прямыми наследниками им не везло, так что каждый выбирал себе преемника из дальних родственников и усыновлял его). Поэт Александр Кушнер написал о них:

Цезарь, Август, Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон –

сам собой этот перечень лег в стихотворную строчку,

— и дал, таким образом, ценную шпаргалку, помогающую запомнить последовательность.

Историк Светоний пишет о Клавдии: «в детстве был хил и болезнен, в отрочестве – неуклюж и косноязычен, так что даже собственная мать считала его дурачком». Императором был провозглашен уже в весьма солидном возрасте, нечаянно: солдатам, убийцам Калигулы, попался на глаза его безобидный дядюшка, и они избрали его под горячую руку. Клавдий пытался реставрировать почтенные римские традиции, но отличался капризами и непостоянством. Оратор был скверный, политик – непоследовательный, писатель – ученый, но сухой. Талантов военачальника не проявил, но изрядно расширил пределы империи и построил много чего в Риме, причем предпочтение отдавал не циркам и дворцам, а водопроводам и гаваням. Жену свою Мессалину приказал убить за откровенный разврат. Во время гладиаторских игр выказывал садистскую жестокость, врагов своих тоже не щадил, но народу казнил сравнительно немного – 35 сенаторов и 300 всадников (представителей менее благородных сословий, например, рабов, никто не считал). Был чревоугодник, пьяница, игрок и трус. Последняя его супруга, она же племянница, Агриппина, отравила его бледными поганками.

Под пером Грейвза эта малопочтенная персона предстает глубоко несчастным человеком незаурядного ума. Клавдий – рачительный хозяин, человек с тонким литературным вкусом и серьезный историк, но таланты его оценить некому. Женят его всякий раз насильно, и жены его – настоящие чудовища. Любимого сына-подростка убивают в результате интриг бабки Ливии, супруги Августа. При императоре Тиберии Клавдий всеми забыт, при Калигуле вынужден исполнять роль придворного шута — не только унизительную, но и опасную. В финале романа слепая судьба делает его императором – и он встречает этот жребий со стоическим достоинством.

Самые известные романы на древнеримские сюжеты в ХХ столетии сочинили Лион Фейхтвангер («Лже-Нерон»), Торнтон Уайлдер («Мартовские иды»), Роберт Грейвз (дилогия «Я, Клавдий» и «Божественный Клавдий»), Паскаль Киньяр («Записки на табличках Апронении Авиции»). У Фейхтвангера роман получился самый попсовый, у Уайлдера – самый чувствительный, у Киньяра – самый занудный. А Грейвз, как говорят рекламщики, «сочетает достоинства»: роман его – чтение весьма занимательное, но в то же время не погрешающее против римской истории. Даже несмотря на то, что автор делает уступку вкусам массовой публики, осовременивая географические названия: скажем, Лугдунум именуется Лионом, а Галлия – Францией, даром что в описываемую эпоху о франках еще и помину не было.

Роберт Грейвз, сын ирландца и немки, прожил 90 лет (1895-1985); пошел добровольцем на Первую мировую, был ранен, дослужился до капитана; учился в Оксфорде, а позже был там же профессором поэзии; лауреат нескольких литературных премий, британских и зарубежных; был трижды женат, жить предпочитал на Мальорке. Стихи его, нафаршированные культурными ассоциациями, интересны только поэтам и профессорам; романы, напротив, завоевали популярность у широкой публики (в этом смысле Грейвз – противоположность Алексею Цветкову, крупнейшему живому русскому поэту: стихи его, в общем, доступны всем, а роман из римской жизни «Просто голос» интересен только специалистам). Кроме того, Грейвз – глубокий знаток античной мифологии; ученые академического склада, впрочем, находят, что в исследованиях его многовато поэзии; однако что же, как не интуиция поэта, должно восполнять пробелы в истории и археологии, когда речь идет о мифах.

Нынче римские доблести и ужасы не в моде, и совершенно напрасно. Все мы родились в империи, и в империи умрем. Если уж «Москва – третий Рим», то Рим – это первая Москва, ее архетипический прообраз. Поэтому римских императоров очень занятно и поучительно сопоставлять с отечественными правителями. Скажем, в Иване Грозном нетрудно различить черты Калигулы или Нерона, а во Владимире Путине – Августа или Диоклетиана. В этом ряду «божественный Клавдий» – тщеславный и нескладный, временами выглядящий клоуном, но при этом удачливый правитель, человек себе на уме, способный, если надо, внушать ужас, – своеобразный гибрид Иосифа Сталина и Никиты Хрущева. Оба как-никак были еще и сочинители истории.