«Хочется жить»

Необычное послание пришло к нам из поселка Восходящий Ленинск-Кузнецкого муниципального округа.

«По совместительству я работаю учителем истории в МБОУ «Ленинуглевская СОШ», – поясняет в сопроводительном письме в редакцию Ирина Владимировна Ларионова. – И однажды на урок принес мальчишка мемуары… Его прабабушка Галина Петровна Козетинская работала у нас в сельском совете и сохранила память о своем дедушке, передала ее потомкам. Мы проследили боевой путь Николая Николаевича Жирякова, узнали о его наградах. Позже родные нашли и фото. Родом он из Омской области, но родные пустили корни в Кузбассе. Очень хочется, чтобы подрастающее поколение смогло взглянуть на войну глазами героя. Совместно с сельским библиотекарем мы перепечатали текст. Отправляем оригинал и печатную версию».

Николай Жиряков дошел до Берлина. Начав войну сержантом (писарем-машинистом оперативного отдела штаба 26-го танкового корпуса), дослужился до гвардии лейтенанта (зав. делопроизводством штаба корпуса). Награжден медалью «За боевые заслуги», орденами Красной Звезды и Отечественной войны II степени.

Предлагаем вниманию читателей воспоминания Н.Н. Жирякова.

***

Моим детям – Нине, Сереже и Лёлечке.

Иногда вспомянуть своего папку.

Тихая семейная жизнь. Как дороги эти воспоминания! Все шло обычным для того времени порядком. Старшая моя дочь, Нинуська, закончила 8 классов средней школы. Сын Сергей окончил 1-ый класс. А маленькая крошка Лёлечка – посещала детский сад, радуя нас каждый раз возвращаясь оттуда с шумом. Она была там весьма активной. Забавно декламировала, пела песенки, шепелявя из-за недостатка двух передних зубов, и приятно танцевала снежинку. Она была любимицей детского коллектива и доставляла большую радость своей маме, иногда присутствовавшей на детских торжествах.

Жена, с которой мы скромно и очень дружно прожили 18 лет, и трое моих ребят, были довольны, когда мы все бывали в сборе. Один раз мне пришлось отлучиться от семьи на ½месяца (на курорт в Железноводск) и то несколько дней я не дожил там до конца путевки, т.к. меня беспокоила эта долговременная разлука.

Маленький, бедненький, но довольно древнего происхождения сибирский городок Тара, удовлетворял наши жизненные и служебные потребности. В большинстве горожане Тары имели свои небольшие хозяйства (корова, куры, огород и покос для коровы) и находили летом удовольствие в березовом и сосновом лесу, окружавшем город. Не в меньшей мере охотники и рыбаки развлекались на богатой реке Иртыш, подходивший своим правым луговым берегом к самому городку.

Моей постоянной мечтой была дать возможность дочке окончить сельско-хозяйственный ВУЗ и стать специалистом сельского хозяйства (агроном, лесничий). Поднять сына и маленькую дочь. Нам с жинкой рисовались картины «тихой заводи». Когда мы, сидя на скамейке, пригреваемые летним солнцем, мысленно ведем свое будущее хозяйство, состоящее из коровы, десятка кур, 3-4 кроликов, маленького приусадебного огорода, полные надежды на появление в обществе наших детей полноценными его членами.

Лето и осень 1941 года. Сухая, ясная погода. Сибирские поля и луга принесли в этот сельхозгод полную чашу урожая. Народ обогатился продуктами сельского хозяйства. Колхозники не спрашивали в магазинах махорку, а претендовали на «вкусные папиросы» 2-х рублёвый Беломорканал Ленинградской фабрики имени Урицкого. Они не искали случая, как это было на год раньше, купить в Главкондитер леденцовых «выгодных»  конфет в 5 рублей 60 копеек за килограмм, а все чаще покупали удобно упакованный в фанерный ящик по 5 килограмм шоколад по 40-50 рублей за килограмм.

Я в это время был директором Тарского магазина и эта работа своим содержанием, культурностью и порядком была мне дорога, я любил ее. Ни пятисотрублевая зарплата, ни «выгодные» снабжения продуктами и товарами в других местах работы, не манили меня. И даже ругательства и насмешки некоторых родных и друзей в этом вопросе, не могли сломить моего желания. Мне нравилось даже только то, что я работаю в системе наркомпроса. Я в условиях этой работы был далек от так называемого блата, самоснабжения и прочих антизаконных дел. Не смотря на то, что материальная обеспеченность моей семьи на трудовые заработки оставляла желать много лучшего по отношению к другим, менее достойным особам, я не менял своих убеждений. Кроме зарплаты (350 рублей в месяц) я имел учрежденческую квартиру с дешевым отоплением и лошадь, принадлежащую моей организации.

Исторически-бурный большой Иртыш в этот год был переполнен рыбой. 200-300 граммовая щучка или по-сибирски – щуругайка, кипела, что называется, в его водах. Если вечером проплыть на лодке близко к берегу 1-2км, то в лодке будет плескаться рыба – на хорошую семейную уху. Она сама запрыгивала в лодку, напуганная всплеском весла.

21 июня, суббота. Управляющий межрайонной конторой кинофикации В.И. Гревцов,  электромеханник Поздняков и я, вечером, по окончании работы, сыскав бродничок  (маленький невод) поехали с ночевой на рыбалку километров за 15 от Тары.

Погода стояла очаровательная. Старинные русские песни, которые пелись в прошлые выезды, стали постепенно сменяться злободневными «Если завтра война» и др. Рассказы носили думки каждого рассказчика на будущее.

Момент рыбалки был исключительно хорошим. Несколько небольших теней и рыба трепыхалась, прикрытая свежей травой на брезенте в кузове автомашины.  На этот раз щука была крупней. Среди нее были лини, караси и др., т.к. сегодня мы рыбачили не в самом Иртыше, а в его луговых заливах.

Эту ночь, как и всегда, мы проводили рыбацкой кампанией на открытом воздухе. Несмотря на конец августа, сибирские комарики надоедали своим назойливым приставанием «ку-у-м», «ку-у-м», стараясь попользоваться кровью «кума». И это им удавалось, т.к. после купания с неводом, приняв довольно приличную дозу «живой воды», закусив свеже-зажаренной  рыбой собственного улова, любители-рыбаки не всегда чувствовали укусы комаров. Время заполнялось рассказами, декламацией и упоением красотами жизни под далеким звездным небом и волшебством вселенной.

Воскресным утром, 22 июня, довольные рыбалкой мы возвращались домой. Вставая из-за горизонта, солнышко нежно пригревало своими лучами наши тела, и поэтому нас клонило ко сну. Мы намечали, приехав домой, загрузить чисткой рыбы своих домашних, самим же, покушав, лечь отдохнуть, а потом посмотреть на национальный праздник «сабантуй», проводившийся в этот день в пригородной роще.

Приехав во двор кинофикации, мы организовали дележ добычи. Обычно это происходило следующим порядком: рыба делилась на равное количество кучек на каждого участника рыбалки. Один человек отворачивался от них и называл фамилии участников, в то время как другой показывал на одну часть добычи.

Дележ окончен. Мы собираем рыбу и мысленно каждый из нас уже в теплой, чистой постели. Из дома появляется жена Гревцова – Устинья Васильевна. Ее румянец поблек, постоянная веселость была потеряна. Сразу можно было определить, что стряслось что-то необычайное. Она сообщает, что Германия, без объявления войны, напала на Советский Союз. Что об этом сейчас было объявлено по радио.

Это сообщение так подействовало на нас, как будто неожиданная бомба разорвалась в нашем кругу. Моментально пропало все: и желание кушать, и отдых, и не прельщала уж добытая за ночь рыба. Мы немедленно разошлись по домам.

Через час после случившегося мы все были у Гревцова, теперь уже с женами и в праздничных костюмах. Жизнь имела основательную перемену. Наши хозяйки, прежде всего, заговорили о скорой мобилизации, о том, что придется быть красноармейками.

Тут же по русскому обычаю было организовано коллективное угощение свеже — зажаренной рыбой, искусно приготовленной домашними кулинарами. Посредине стола появился семейный по объему графин с водкой, подкрашенной вишневым экстрактом и к нему в резерве 2-3 литра водки в бутылках.

По домам разбрелись поздно ночью.

Дни полетели за днями. Маленькая, спокойная Тара стала неузнаваемой и походила на большой муравейник. Не было, кажется, семьи, не получившей красного цвета пилотки. По улицам сновали легковые и грузовые машины, по сторонам шли толпы народа в разных направлениях. По большей части народ двигался от райвоенкомата к дому обороны.  Мужчины несли за плечами сумки с запасом продуктов, их провожали семьи. Районный дом обороны, который в мирное время редко открывал двери, теперь круглыми сутками кипел от народа. Мобилизованных привозили из районов, вызывали горожан и сколоченными командами отправляли пароходом в областной центр – Омск.

В момент провода старших возрастов, стали появляться слезы взрослых и детей. Народ начал чувствовать что-то страшное, не похожее на Финскую кампанию.

Военнообязанные, в разноцветной одежде, здоровые, крепкие мужчины, взятые с сельского хозяйства, приготавливались к военной службе, организации и дисциплине.

Производилось формирование отделений, взводов и рот. Каждое подразделение получало командира. И как только от берега отчаливал пароход, на нем в ответ на возгласы провожавших была слышна более или менее организованная «Катюша».

Так началась Отечественная война.

Меня это коснулось 25 августа 1941 года. Вторгшиеся на советскую землю немцы бомбили русские города, наседали на части Красной армии и своим превосходством заставляли их покидать былые рубежи..

Далекая Сибирь начала основательно чувствовать войну. В Тару прибывали эвакуированные. Военкомат работал круглосуточно с полной нагрузкой. Около месяца я, как военнообязанный, проработал в военкомате. Патриотические чувства народа не ослабевали, а наоборот возрастали, наполнялись гневом. Люди в очередь беспрерывным потоком шли с заявлениями в военкомат, райком ВЛКСМ, просясь добровольцами в ряды РККА. Начали поступать известия о гибели и ранениях некоторых призванных в Армию. Казалось бы, что это обстоятельство должно было бы пугать народ. Но так не было на самом деле. Народ шел в Красную армию, готовый сейчас же попасть на фронт. Война принимала затяжной характер.

И опять военная служба, как 16 ½ лет тому назад. И служба не такая, какой она была, и возраст не тот. Привычка к семейному уюту, действиям по желанию – прощай надолго.

В Омске мы сошли с парохода. И не как один приедешь в город. Нас построили в ряды, пересчитали и повели в бывший кадетский корпус. Затем ночью же привели на конец города в баню. От устали и пережитого мы мылись полусонными. Сразу из бани 15-ти километровый марш в лагерь Черемушка. Шли туда путанной дорогой и с рассветом были на месте.

Все менялось с треском. Отношения на гражданке вежливые, тихие, сменились на громкие приказания сынков – 20-летних лейтенантов. Вчерашний Андрей Иванович Савельев, секретарь Тарского горсовета, сегодня лейтенант – помощник начальника штаба полка. Хороши начальники штаба полка: старший лейтенант Дработенко, комполка майор Волков, комиссар полка – бат.комиссар Сазонов. Видом и поведением внушают гордость части и уважение. Первое время даже страшно подумать, привыкнуть к воинскому распорядку с гражданского.

Подъем в 5.00, отбой в 23.00 и целый день занятия. Сразу после подъема и зашнуровки каверзных ботинок, поспешного, непривычного бинтования ног обмотками – бросок до реки Иртыш, метров 700-800. Спуск с крутого берега, умывание в замерзающей льдом воде, подъем в гору и бегом до палаток. Захватило дыхание, по лагерю кашель.

Катаральная боль желудка. На ходу глотаешь соду, запиваешь глотком воды, одеваешься и в столовую под командой с песнями.

В воспоминаниях домашнее, все, что может быть и не нравилось там, мило. Вспоминается каждая мельчайшая подробность гражданской жизни. С каким нетерпением ждешь письма из дома! По счастью подвертывается случай сходить в город (км 12). В 8-9 вечера отпускают до 6 утра. Вместо отдыха и сна – поход в город. А какое наслаждение увидеть родных и знакомых, и главное, поговорить по телефону с женой.

Через месяц пребывания в лагерях, приезжает жена. Сколько волнения и труда ей стоит найти меня в такой массе народа. Неописуемая радость встречи. Кушаем ужин вместе на поле из одного котелка под пронизывающим осенним ветром. На ночь еду в город на квартиру к ее сестре. На следующую ночь она приходит в лагерь, идем в станицу Черемушка, проводим ночь на голом земляном полу.

Но все уже не по-граждански. Беспокойство за часть, не будет ли тревоги и прочее не дают сосредоточиться и высказать все, что накопилось, что так хотелось сказать.

Утром иду провожать жену, она уезжает домой.

Мы прощаемся, молча расходимся, т.к. говорить не может ни она, ни я. Горло схватывают спазмы, ее глаза полны слез, которые катятся по щекам. Какой осиротелой, беспомощной она кажется мне, оставаясь с ребятами неизвестно на какое время. Мы расходились пятясь, чтоб лучше запечатлеть образа и фигуры свои на последе. Я слежу за ее силуэтом до тех пор, пока он не исчез на горизонте.

Сознание что я на военке – заставило прийти в себя. Я бегом направился к себе.

Обучение, сколачивание частей, идет нормально.  Совершаю постепенно увеличивающиеся марши, походы доходили до того, что делаем с 6ч утра до 23 часов того же дня 90 км.

Очень плохо переносить вечерние поверки.  Со средины октября погода холодная, утром на палатках иней. На вечернюю поверку выходим в 22.30. Стоять усталому за день, под осенним дождем и чувствовать, что мокрое обмундирование будет служить тебе постелью в холодной палатке 15-20 минут кажутся большим отрезком времени. Хуже того, несколько человек нарушили строй. Собирая опять всех возле палаток, командир приказывает старшине в течение часа заняться строевой подготовкой. Ночь – темная, лужи не видит, а только ощутимы когда в ботинках появляется грязь, и с шинелей течет.

Наконец настает праздничный день. Соединение принимает присягу на верность Родине. Одетые в одинаковое обмундирование, сколоченные подразделения стройными рядами проходят мимо трибуны. В этот момент чувствуется огромнейшая сила, блеск штыков на винтовках приводит к сознанию того, что они в недалеком будущем будут применены против врага.

Утром 6 ноября 41г. Выезжаем из лагерей на погрузку. Ночью заканчивается погрузка нашего эшелона и в 8ч. утра  7 ноября, в величайший праздник трудящихся поезд отходит от погрузочной площадки с путевкой на запад.

Забыты лагерные невзгоды. Эшелон гремит от песен и гармоник, мы едем защищать Родину.

Переезжаем Урал. Не помню на какой станции обычная веселая жизнь эшелона нарушена появлением в вышине светлого безоблачного неба, вражеского стервятника, оставляющего за собой дымовой хвост. Взоры всех устремляются в небо. И с этого момента оно это всегда спокойное небо стало под неослабным надзором наших глаз.

Поля родимые прощай

Прощай и ты семья

Надолго-ль мы разлучены

Определить нельзя.

Новые виды, новые места. Мы разгружаемся на ст. Вожеса, Вологодской области. Постройки не сибирского типа, и лес, и снег и даже небо, все кажется новым.

По полю довольно глубоко прикрытому снегом, лошадки тащат двуколки еще на колесах. Мы отходим от ж.д. вглубь области, на север.

Останавливаемся км за 40 от Анненского моста. Маленькие деревеньки их тихих, запорошенных снегом поселений – наполняются до отказа народом. Здесь разворачивается наша учеба. Тактические занятия, стрельбы и главное лыжи. На самодельно изготовленных  лыжах и завезенных фабричных проводятся все наши занятия в течение 3-х месяцев. Здесь же мы встречаем новый 1942 год. В конце января опять марш. Проходим болотисто-лесистыми местами, причудливо запорошенными снегом. Движемся по небольшой речке, соблюдая длинные интервалы между подразделениями и все же лед под тяжестью нагрузки трещит, прогибается и из щелей выступает вода. Некоторым повозочным пришлось искупаться в речке, т.к. в некоторых местах лед был тонким. Снегом обманывал многих, попав на него и лошади и сани со всем содержимым погружались в воду. Потом всё вытаскивали и люди, промокшие в воде, не уступали в беге мокрым лошадям до первого населенного  пункта. Пересекая большое оз. Воже, мы лакомились в охотку его вкусной рыбой, приобретенной у населения. Шли мы и через Мариинскую систему. Стал появляться и отсев в людях, по большей части, по болезни. Хорошо чувствовалось когда погода стояла тихая и с морозцем, и очень плохо, когда были снежные бури. Приходилось кушать приготовленное впереди идущей кухней – на снегу возле изб, т.к. привал большим быть не мог и населенный пункт не вместил бы всей массы народа, даже поочередно.

Погрузка в вагоны производилась на ст. Череповец. Нас покатали спиралью по ж. дороге и разгрузили на ст. Любница. Здесь уже чувствовались результаты войны. Было много разрушений от бомбежки, много воронок. В стороне от нашего маршрута мы наблюдали бомбежку и воздушный бой.

Нам опять предстоял марш, но марш все ближе к фронту. Идем дальше. До сих пор я еще не могу привыкнуть к обстановке как следует. После длинного трудного марша хочется отдохнуть, полежать подольше положенного.  При воспоминании, что ты воин Кр. Армии и идешь на правую войну – все эти желания исчезают и ты готов на всё.

День был солнечный, тихий. От лучей, скользящих по снежному покрову было больно глаза. Но вот мы колоннами и обозами входим на дорогу, пролегающую по довольно большому сосновому лесу. Один из бойцов довольно здоровый малый обратился к командиру роты  л-ту, что б тот разрешил ему подъехать немного на подводе, которая везла имущество штаба полка. После некоторых отказов л-т разрешил. Боец  животом лег на воз. Через 15-20 минут, писарь штаба Генка доложил л-ту, что тот боец мертв.

Загадочная смерть и как все это быстро произошло. Здесь по дороге, мы встречаем уже несколько человек,  идущих в тыловые госпиталя с ранениями в руки и туловище.

Лес по обе стороны дороги расчищен и дорожная полоса по ширине получается в метров 30. Проходя дорогой, мы встречаем свежие от авиабомб. Никаких следов возле воронок нет, метрах в 10-15от её краев валяются какие то лохмотья, как будьто бомбы были начинены этим тряпьем. Так и не разгадал я что это значит. По пути, в нескольких километрах, от этих воронок попадается квадратная (в 1 км примерно) поляна. Дорогу на ней, забитую снегом, расчищает рабочий батальон, который предупредил нас, что здесь колоннами ходить опасно, т.к. немецкие стервятники патрулируют  дороги и бомбят.

До леса оставалось от головы нашей колонны метров 100, а дорога поляны была занята войсками и  подводами. Из-за леса показывается звено немецких самолетов.

Первая наша с ними встреча. Поспешно рассредоточиваемся – пока они заходят в пике. Мне с группой бойцов человек в 30 удалось по глубокому в метр снегу пробиться в опушку леса. Рассыпались под деревьями.  И только я успел руками, ногами и ложей винтовки разгрести снег под деревом и опустится на колени, как на наш лес посыпались авиабомбы – правда очень небольших размеров, но и они были страшны, т.к. это были первые .

Вдруг мне чем то больно стукнуло в затылок. Я совсем припал к земле и лежал с закрытыми глазами, пробуя установить: жив ли я. Минут через 15, когда стихли разрывы, я открыл глаза и приподнялся. Кругом стоял едкий дым. Слева, возле меня, был комок мерзлой земли с кулак величиной. Вероятно, им меня стукнуло по голове. На голове была большая опухоль. Справа в 3-4 шагах была воронка от гранаты. Меня от нее загородило дерево, которое всё было испещрено мелкими осколками.

Собравшись на дорогу – мы имели несколько раненых и убитых. Так же было убито несколько лошадей. В этот день мы шли недолго. В 1 ½ — 2 км от места бомбежки был объявлен привал.

Представитель высшего хозяйства объявил, что нас побатальонно будут отсюда на автомашинах подбрасывать  к линии фронта.

На завтра пришли полуторки  и 3-х тонки. На них мы начали переезд.  С этого момента небо  все чаще стало привлекать наши взоры.

Марш на машинах прошел  быстро и без приключений. На расстоянии 80-100 км мы приехали к пункту назначения д. Соколовка. (Ст.-Русское направл.)

Загадкой было – где же деревня. Мы ходили возле столба с надписью «д. Соколовка» — оказывается мы топтались на улице большой д. Соколовка, по занесенным снегом трупам фрицев, по ним же проходили и автомашины. Деревня была сожжена во время длительного боя. Стояли сожженные и  исковерканные немецкие пушки, машины и пр. Мы поселяемся в лесу, что в 1 км от бывшей деревни. Лес был когда то хорошей березовой рощей, но в результате артогня весь посечен, макушки деревень лежали у их пней, все это занесено снегом и к вечеру представляло снежный город – наше новое место. В 4 – 5 км от нас проходила линия обороны Кр. Армии, почему новых для нас шумом и ощущением была артиллерийская  и триметная стрельба.

Теперь уже стаями над нашими головами носились стервятники, но нас им было трудно заметить. Здесь мы простояли недели две. Распоряжением командования нас перебрасывают на 10 суточный отдых км за 30 от этого места.

Опять маршрутом, но уже только ночами и если где прихватываем светлого времени, то по своей нераспорядительности. Шли мы почему то вдоль фронта и сильные ракеты фронта были всегда рядом с нами.

Здесь на марше я стал привыкать спать на ходу. Погода стояла тихая и довольно теплая,  и как ты не отдыхал бы днем, ночь берет свои права. Спать хочется страшно. Невольно закрываются глаза, тебе вдруг начинает, что то представляться и ты приходишь  в себя тогда, когда наступаешь на ноги впереди идущего или задний толкнет тебя.

Мы дошли до места отдыха. Изрезанная местность кое где встречается лесок, деревни сравнительно большие и целые. Мы заняли несколько деревень.

Наш штаб части поместился в одной деревне возле которой течет речка с глубокими крутыми берегами.

Снова тепло хаты, нормальные условия для отдыха, принятия пищи и пр. Валенки от того, что я не снимал их в течение 18 суток, сели на ногах и пришлось для того, чтобы их снять – разрезать голенищи.

Утро было погожее. За ночь все отдохнули, а кстати еще удвоенная норма пайка на 10 дней – подняли настроение всех.

Часов в 7 утра мы услыхали шум моторов самолетов и через несколько минут эскадрилия  больших транспортных самолетов пр-ка летела над рекой почти на равне с ее берегами. Сквозь стекла кабины и фюзеляжа можно было видеть сколько человек  сидело в самолете. У всех разгорелись аппетиты стрельнуть, но разрешения стрелять по самолетам не было. Так продолжалось дня два. Потом  разрешено было  производить массированную стрельбу.  Были установлены станковые и ручные пулеметы и ПТР  и только и только головная машина первого звена стала подходить к деревне, раздались три выстрела из ПТР.

Головная машина как и остальные на мгновение начала набирать высоту, но в ней показалось пламя и она начала падать. Больше никто не стрелял т.к. все другие машины ушли в высь.

От горящей машины оторвалось пять точек парашютистов. Из всех деревень окружая их примерное место приземления неслись лыжники. Машина уже сгорела и от останков ее шел дымок, когда собрали в кучу весь экипаж. Через час в штаб привели 4-х «рыжих летунов».

Удачными выстрелами все были довольны, т.к. в числе пленных был матерый летун – начальник большой воздушной трассы. Больше самолеты не летали на такой высоте.

Войска отдохнули, некоторые по 2-3 раза помылись и через 8 дней получено приказание занять свой район.

Опять ночные прогулки. Мы подошли к своему р-ну, но не совсем рассчитали время и наш обоз не успел во время темноты войти в лес. В небе показались стервятники. Все предчувствовали недоброе. Самолеты сделали поворот и пошли в пике вдоль колонны. Они здорово пробомбили, нанесли урон лошадям и личному составу. Сразу был убит мой дружок – старшина Кононейко.

Отсюда в следующую ночь нас перебросили км за 20(Великое Село)

Дело принимало серьезный оборот. Великое Село было вероятно действительно великим и занимало довольно хорошее место на возвышенности. С одной стороны его было озеро, с другой приличный леси рядом большой луг и пашни.

На это место мы пришли темной ночью. Глубокий снег был там и снег расчищенный на стороны узкой дороги возвышался стенами вдоль ее скрывая идущего во весь рост, самого высокого человека. Когда же мы стали подходить к месту назначения, картина изменилась, показалась какая то черная земля, едкий дым. Утром мы узнали что это место  — два дня вражеские стервятники бомбили, нащупав на дороге колонну автомашин автобата.

Светать стало когда наши подразделения заняли оборону возле В. Села. Для КК было выбрано пустовавшее овощехранилище – довольно большое, вырытое в земле и только своей соломенной крышей выходившее на поверхность. От деревни остались только кое где частоколы, разделявшие усадьбы  да толстые ветлы, которыми были обсажены границы огородов.

С утра в небе стали появляться самолеты врага по одиночке и звеньями, но летали они высоко и против нас не вели действий.

На третий день нашего пребывания здесь, командование приказало приготовить новый КП в другом месте и для него была оборудована яма-погреб на самом бугре бывшей деревни.

К вечеру в тот же день мы убедились в четкой в четкой работе нашей артиллерии и главное «Катюш», обрабатывавшей передний край обороны пр-ка, который находился в 4-х км от нас, в 3-х деревеньках. Но наступление в этот день не производилось, и было объявлено на утро 26 марта.

Погода стояла ясная, теплая, а от таяния верхнего слоя снега, он весь был напоен свежестью.

Только что наши подразделения начали наступление. Появилась вражеская авиация. С первого захода она порвала нашу проволочную связь и она осталась только живой, через связных. С самого утра началась стрельба ружейная, артиллерийская и бомбежка.

Я двое суток беспрерывно держал связь с подразделениями т.к. был дежурным по штабу. В моем распоряжении было 13ч. связных. С утра мне НШ разрешил отдохнуть. В это утро КП перебрался из овощехранилища в новое место, а мы со связными оставались пока в старом  КП.

Покушав, я сразу уснул, растянувшись на соломе. Двое суток, проведенных без сна выбили меня из сил и я крепко уснул, не обращая внимания на начавшуюся бомбежку. Часов в 12 дня я проснулся. Связные почти все спали здесь же. В это время в погреб вбегает капитан (НШ) и приказывает немедленно занять оборону здесь же возле КП. Немедленно подняв связных, мы выбежали из погреба. Воздух был полон звуков. Неистово гудели моторы 30-ти немецких самолетов, била артиллерия, рвались мины и кругом свистели пули.

Видимо противник узнал о КП и возле места то и дело ложились авиабомбы. Пехота немца также наступала то и дело выбрасывая в воздух массу ракет, показывая самолетам наши большие порядки.

Мы заняли оборону метрах в 20 от нашего погреба на самой гребенке возвышенности. Одежда сразу намокла, в валенках – сыро, телогрейка и ватные брюки отяжелели от сырости, а пронизывающий ветер крепко давал себя чувствовать. Мы могли окопаться только в снегу.

Я дополз  до основания от печки, оставшегося от сгоревшей избы, оно было сантиметров на 40 выше земли. Его я приспособил вместо прицельного станка у каждого из нас было по 90 винтпатрон.

Сразу разобраться в обстановке было невозможно. Временами только был виден лес впереди нас метрах в 600-700, осыпаемый комьями земли от разрывов авиабомб. В этом лесу был первый эшелон обороны из него через бывшее Великое Село – шла большая дорога.

Бомбы сыпались как из большого мешка. Вот прямым попаданием разбито пулеметное гнездо со всем расчетом, находившемся впереди меня, метрах в 60, на склоне холма.

Вот справа от меня упал 250кгр. Черный баллон.  Он не вошел в землю, а перевернувшись носом в обратную сторону, остался на земле – расчищенной от снега силой падения. Зажав до хруста в пальцах винтовку, я прильнул к самой земле и ждал взрыва. Его не последовало так же,  как не было и от другой авиабомбы, упавшей слева от меня. Я ни о чем не думал и то и дело заряжал зябнувшими  пальцами правой руки свою винтовку. Стрелял по пикирующим на меня самолетам пр-ка. Мне хотелось убить хоть одного летчика, но сколько я не оглядывался, ни один самолет не упал от моих выстрелов.

Часа 1 ½  продолжалась моя стрельба. К этому времени,  я заметил тихо двигающиеся по дороге из леса,   в нашу сторону,  немецкие танки и возле них группы немцев по 10-12 человек. К стрельбе  из минометов прибавились выстрелы из танков. Немцы стреляли во все стороны. Головная машина – отставала от меня на 600 метров. Сзади и сбоку её шли немцы. Я начал стрелять по ним, с выдержкой. По моему мои пули сразили 6 фрицев. Утверждать этого нельзя, но я наблюдал как сразу же после моего выстрела, фриц валился. Правда, что в этот момент пули в немцев летели отовсюду.

Мои запасы патрон вышли, ни в карманах, ни в пазухе шинели я уже не мог найти ни одного. Присматриваясь по сторонам, я уже ни одного из моих связных не видел.

Пришлось вспять добираться до бывшего КП.

Рукавицы свои заячьи я потерял на огневом рубеже, но мороза я уже не чувствовал и пальцы на руках горели.

На крыше овощехранилища была вся моя «оборона», руководимая уже нач. хим. службы .

Они, наделав отверстий в соломенной крыше овощехранилища – стреляли в сторону противника.

У подносчика патрон я взял еще их несколько пачек. Минометная стрельба заглушала наш разговор. Начхим вывел связных из под крыши и расположил не на переднем крае от овощехранилища, а сзади него, под ветлами, окаймлявшими усадьбу.

По одну из них, очень толстую, сел  и я. Позиция моя оказалась неудобной т.к. впереди возвышался сугроб снега и заслонял от меня немчуру.

Я решил встать на ноги за ствол ветлы и начинать стрельбу. Только я успел подняться, на левое колено, как сзади от меня разорвалась мина.

Я почувствовал удары осколков в окружности и главное боль в голове. Шапка-ушанка с завязанными на верху ушами была на мне. Помню что я сказал тогда почему-то «капут» и потерял сознание.

Растормошили меня два бойца. Я увидел у большой круг  снега возле себя, окрашенный моей кровью. Впереди валялась моя каска, вся смятая и пробитая. Меня морозило, т.к. кровь смочила и воротник шинели и мое белье. Правая рука, которой я зажал раны в голове, была вся в запекшейся крови и прилипла к волосам.

Бойцы, не разговаривая со мной, быстро, почти бегом дотащили меня по снегу до овощехранилища и втолкнули в его темную средину. Там оказались бойцы – лыжники в белых масхалатах. Их было человек  10. Я кстати попал в угол, где стояли два ящика (из под масла сливочного). С подарками – доставшимися командирам штаба – вчера, полученными с почты. В одном ящике были хорошие мятные пряники и консервы, в другом мороженные сибирские пельмени.

Я попросил бойцов перевязать меня. У одного из них нашелся бинт, второй зажег спичку и посветил на голову мне. Кое как завязали. Обнаружив возле меня подарки, бойцы, будучи голодными с вечера, просили дать им по прянику. Я разрешил им и через мгновение ящики были почти пусты и в овощехранилище так же никого не осталось.

В темноте я услышал стон и сразу определил, что это стонал наш писарь – Геркулес Довбня. Оказывается, он тоже был ранен в шею.

Мы с ним тоже захотели кушать и несмотря на то, что не знали обстановки, не знали сколько время – съели с жадностью по несколько пряников.

Меня тошнило, кружилась и как то не держалась на плечах голова. Я расстегнул крючок воротника и вобрал в шинель часть головы. Шум и стрельба на дворе продолжалась, но была редкой. Мы страдали от безызвестности. Нас пугал страх, а вдруг да мы попали в плен. Винтовки моей уже не было. Но случайно я нащупал на сапоге возле себя карабин. Он был знаком мне и принадлежал уполномоченному ОО; который вчера не чудом оставил его здесь. В нем было 4 патрона у меня в кармане тоже было штук 20 патрон.

Геркулес Довбня не походил на себя. Всегда шумливый его разговор был тихим. Он был расстроен. Николай, говорил он, обращаясь ко мне, если мы у немцев – живыми не дадимся. Мы построили план своего конца. Карабин с коротким станком удобен, чтоб из него застрелиться. Моя очередь умирать – была второй.

Довбня пошел в темноте к выходу. Оттуда уже много громче, чем минуту тому  назад,  он сообщил, что здесь наши, там у дороги, возле нового КП, что уже темно, но он видит, силуэты русских воинов, озаряемых заревом горящего на другой стороне дороге амбара.

Мы с ним взялись за руки и начали путь к КП. Редкий посвист пуль продолжался.

Мы дошли до КП, в ямке в ямке сидел опечаленный, посидевший комиссар Сазонов. Возле КП, отдавая какие -то приказания был комполка – майор Волков, недалеко стояла медсестра. Мы доложили, что ранены. Майор, пожалев, указал нам дорогу к своей санчасти. Она была км в 3-х отсюда, в деревне. Попрощавшись, мы пошли. Мгновенно пошел снег большими хлопьями, который замаскировал нас в какие-нибудь 5 минут до неузнаваемости. Шли мы тихо, т.к. потерянная кровь давала о себе знать.

Возле дороги, в километре от нашего КП был сарай, который сейчас горел, нам нужно было идти около него. Здесь мы попали под перекрестный ружейный обстрел. Несмотря на усталость, частое головокружение, ветер и снег, засыпающий нас, пришлось долгое время ползти по снегу возле дороги. Отползши от этого злополучного места, где нас уже не было видно, мы отдохнули и пошли дорогой. Навстречу попался ст. л-т Савельев- ПНШ с отсвечивающим в правой руке   пистолетом ТТ. Он направлялся к КП, нам сказал, что ищет по дороге снаряды для 45м/м пушки, оставшиеся для обороны КП. Пожав ему руку и пожелав успеха, мы пошли дальше, периодически освещаемые сквозь падающий снег ракетами переднего края.

Странным же было то, что ракеты были и с правой и левой стороны. По дороге сновали и пешие бойцы и запряженные повозки. Ветер усиливался и поднялась настоящая метель, скрывшая дорогу большими сугробами. Снег облепил всю шинель, а резкий ветер леденил ее. Идти было очень трудно. Полы били по коленям как палки, и поднять их было нельзя, т.к. было холодно.

Мы дошли до деревни. Подойдя к первой хате направо от дороги мы заметили во дворе походную кухню, возле которой никого не было. Рядом под сараем было человека три. Оказывается кухня была нашей батареи. Нас узнали. Повар достал где-то котелок, наложил его полный горячей пшенной каши, т.к. котел был полный, а раздавать ее сейчас было некому. Бойцы дрались и устанавливали батарею.

Проголодавшие к этому времени, мы моментально очистили котелок от каши. Силы после этого стали восстанавливаться и мы были не прочь отдохнуть в этом сарае на сене. Медлить было некогда, обстановка не позволяла – мы должны идти.

Дома через два нашлась и наша санчасть. Военврач III р. Попов, нач. боепитания инт. III р. Молодых ПНШ по тылу лейтенант …… были здесь. В крохотной комнатушке, на полу, были расставлены ящики, открытые с подарками. Мы взяли по несколько пряников в карман.

Военврач отказал принять от нас оружие, мы говорит,  сами не знаем на чем повезем свое имущество, т.к.  с обозом всякая связь потерялась. Идите говорит в следующую деревню, там стоит медсанбат, там вам окажут помощь. Спутник у нас прибавился. С нами пошел в медсанбат, раненый в нескольких местах завдел – Мальцев.

В следующей деревне медсанбата мы не нашли, говорят, что он уехал дальше. Дальше в деревне то же.

В эту ночь, заметаемые снегом, продуваемые резким ветром, мы искали медсанбат, искали отдых, но безуспешно. Перед утром удалось, сидя в одной избушке, немного подремать. В ней была своя большая семья, да раненных человек 6, из них двое лежали на носилках, доставленные какой-то частью. Из медперсонала в деревне не было никого, несмотря на то, что и сарай и амбары были полны ранеными. Утром мы пошли дальше. Погода прояснилась и небольшой мороз сопровождал нас. По дорогам тянулись могущие двигаться группы раненых по 2-5 человек. Иногда нас обгоняля упряжки лошадей, везущих раненых.

С утра появилась новая беда. Н а группы людей, передвигающихся по дороге, пикировали немецкие самолеты и старались прострочить пулеметами. Очень часто приходилось сворачивать с дороги и ложиться в снег, поэтому дневные марши были невыгодными,  и их пришлось прекратить.
Ведь тогда, когда я лежал в снегу, стрелял по немцам под колесами пикирующих самолетов пр-ка (противника), где жизнь осталась случайно, в урагане пуль, снарядов и мин, она ничего из себя не представляла. Можно было б просто лечь в снег, разгрести его до земли и стиснув зубы ждать смерть. Я же еще стрелял, соблюдая правила наводки, желая лишь одного- видеть результаты стрельбы в падающих немцах.

А вот здесь, шагая по дороге в госпиталь, получилось другое. Жизнь оказалась дорогой. Умирать не хочется. Завидев самолет не просто ложишься там, где стоишь, а ищешь место где бы лучше был защищен в случае направления пули в тебя и лучше замаскирован. Тут ты разбираешься в поведении других и тебя не радуют даже действия других. Кажется, что спутник твой мог бы лучше замаскироваться, что он рано поднялся с земли и проч. Лежа в снегу, рисуются картины далекого родного края. Вспоминается семья. Тебе надо знать чем она занята в данное время, как  она переживала момент боя, что чувствовала в момент ранения.

Вспоминается все пережитое, все кажется милым.

Хочется жить. А может быть,  оставленную мне жизнь в Великом Селе отнимут в первом госпитале, который меня примет на излечение, если ранения большие. А тогда зачем я, иду, зачем маскируюсь от самолетов, зачем боюсь смерти.

Днем мы где-нибудь отдыхаем, а ночами идем, по несколько человек вместе; предварительно расспросив дорогу.

Где-то в одном большом населенном пункте, нас зарегистрировали, отобрали оружие, дали 200гр. хлеба. К вечеру мы вышли по довольно  широкой дороге. Здесь все чаще стали встречаться автомашины. Мы отошли километра 3-4 от села. Солнце уже садилось. Нас догнала полутора тонная машина. Шофер сам остановил её доехать до нас. Расспросив куда мы двигаемся и узнав, что это ему по пути, он посадил нас. По дороге садил ещё несколько человек. Провез он нас километров 50. Дальше мы пошли пешком. Дневали в одной деревне, опять шли, к вечеру следующего дня пришли, если не ошибаюсь – фанерный завод. Там были бараки с ранеными. Нас  опять зарегистрировали, покормили и определили на отдых. Отдохнуть нам пришлось – 1-2 часа. Холодной ночью, посадили нас в грузовые 1 ½ и 3-х тонные машины и повезли уже более или менее организованно. Или в самом деле погода была холодной или мне так казалось, но все верхние зубы выбивали разные танцы, сердце же сжалось если б посмотреть, походило на куриное яйцо. Мы ехали день, ночь и утром и утром следующего дня в количестве 6-8 автомашин попали на ст. Любница. Спрашиваю у старожилов: сколько же отсюда до фронта, отвечают, километров 18-20 будет.

Оказывается, наше недельное путешествие происходило вдоль линии фронта.

В общем нас должны начинать лечить.

На ст. Любница эту партию не принимают. Едем километра 4 в деревню. Там тоже отказывают, двигаем в следующую – говорят, что мест нет ни одного. Возвращаемся на станцию. После долгих поисков начальства, встречаем на дороге какого-то ст. политрука. Он садится  на головную машину и провозит нас в деревню, расположенную км в 2-х от станции. Сзади построек устроены бараки из досок с 2-х этажными нарами. В низ первыми приехали мы.

С немалым трудом устраиваемся. Начинают давать питание. Через 3-4 дня организовали отмывку нас до пояса, прямо в бараке. После устроили перевязку всем. К условиям мы привыкаем. В один вечер слышим близкий шум немецкого авиамотора, а за ним разрывы авиабомб. Наше жилище еле удержалось. Утром установили, что метрах в 30- 40 от нас воронка внушительной величины. После ряда приключений – дней через 7-10 нашего там пребывания, в погожий весенний день, когда превращенный солнечными лучами в жидкость снег мирно стекал в овраги, за нами подходят ленинградские автобусы. Начинается перевозка в вагоны.